Весна во рвы влетит с разбега.
Мешаясь с грязью пополам,
Опять полезет из-под снега
Забытый прошлогодний хлам.

На пиджаке блестели ордена
И седина белела из-под кепки.
Добрёл он до заветного окна
И протянул приёмщице рецепты.

Помню навек поезда проходящие,
Бурю железную, грохота шквал, –
Так ощутима любому смотрящему
Боль будто вдвое сжимаемых шпал.

Слышишь, батя, тишина какая?
Под ногами жёсткий снег скрипит,
Да заря, за лесом догорая,
Все ещё никак не догорит.

Июль. Четвёртая бомбёжка.
Базар к сиренам не привык.
Смешон, как будто понарошку,
Толпы многоголосый крик.

Эта рыжая пыль под ногами, щебенка
Из костей, – не осколки ль, покрытые ржой?
Это, может быть, резвые ножки ребенка,
Что за белою бабочкой гнался межой.

Мы залегли в бурьяне и в пыли.
Замолкла к ночи канонада.
И только пролетают журавли,
Курлыча грустно, к Сталинграду.

Среди сугробов и воронок
В селе, разрушенном дотла,
Стоит, зажмурившись, ребенок –
Последний гражданин села.

А сходит ли детство тонко на нет?
Или обрывается круто?
Мое оборвалось в пятнадцать лет –
Всего лишь одна минута.

Был день. Был предвесенний день.
Один из дней войны жестокой.
Сбив шапку снега, сел на пень
боец, мальчишка в недалёком.

Часы в руке у генерала.
Ждут у орудий номера.
За стрелками следя устало,
Он тихо говорит: «Пора».

Уже чадят и затухают
Руины в липком зное дня,
И лица мёртвых отдыхают
От грома, треска и огня.

Она кричала о войне,
О переломном сорок третьем…
Я замер – показалось мне,
Что до сих пор война на свете!

Солдату нескончаемой войны,
Собрату по перу и по оружию
Из чувства давнего великодружия
Пишу, не зная лести и вины.

Я в атаку последнюю шёл,
Но судьба изменила герою...
Плюс к тому – оказался тяжёл
Тот снаряд, что упал под горою.