Нет, не могилы я запомнил в это
Так трудно ожидаемое лето
Войны, преобразившей Ленинград,
Но гряды огородов, но салат

Не голова – пчелиный улей,
А вздох как стон издалека:
Строка, оборванная пулей, –
Не полновесная строка…

Во дворе возле старой котельной –
Два бойца сорок пятой отдельной:
У бойца симпатичного Тони
Лишь по звёздочке есть на погоне...

Прикрыв мальца своею кацавейкой,
пока он спал, хмелея от тепла,
задумчивая старая еврейка
от голода под утро умерла.

Осень-то, ёхсина мать,
как говаривал Ваня Батищев,
младший сержант,
родом из глухомани сибирской,

Суровое, решимости полно,
Пороховым овеянное дымом,
Видением, вовек неизгладимым,
Повсюду мне встречается оно.

Дядя-тётя Маруся… Воспоминанье
С этим именем странным приходит ко мне.
Очень ярко и крупно, как на экране,
Снова детство моё в той жестокой войне.

Лишь закрою глаза – и опять
Вижу то, что запомнил навеки:
Во дворе всё печёт моя мать
В самодельной печурке чуреки.

За голубой таёжной далью,
За острой сопкой, за хребтом
Стоит средь сосен Забайкалья
Навек родной –
Солдатский дом.

Пахнет дымом над Хатынью,
И по воздуху – зола.
И от боли сердце стынет –
Все звонят колокола…

Раскалывали спичку надвое,
Чтоб дважды свет в избе зажечь
Иль чтобы дважды, в стужу радуя,
Заполыхала жаром печь.

Над ничейною речушкой
Встала радуги дуга.
Встала – сразу смолкли пушки
И у нас, и у врага.

Знак дорожный под огнем и ветром
Устремлен на запад острием:
«До Берлина 200 километров».
И приписка: «Ни хрена, дойдем!»

Первое воспоминание!
Мне вечно тебя нести.
Первое воспоминание,
Свети мне в моём пути.

Из угара самокруток,
Из вагонной толкотни –
Остановка на полсуток,
Вылезай и не тяни!