Есть хутор Русский на Кубани,
Там нет сейчас живых домов,
Там горе плавает в тумане
На гребне вздыбленных холмов.

Какой туман! Какая тьма!
Покачиваются дома,
Мой город облик изменяет,
Как будто бы с морского дна
Иное время выплывает.

Я написал стихи о Ленинграде
(как написал, о том судить не мне).
Читаю их на крохотной эстраде
в сибирской нашей вьюжной стороне.

Поехали, батя, за пивом,
возьмём и бутыль, и бидон.
В горпарке открылся красивый
над самой рекой павильон.

Касок было так много,
Что даже их не замечали:
По деревне разбросаны – всюду,
Ржавели насквозь.

и вот под веткою омелы
мы видим грубую чету
идут аресты и расстрелы
дрожат челюскинцы на льду

На нас на каждого легла печать.
Друг друга мы всегда поймем. Уместней,
Быть может, тут спокойно промолчать.
Такая жизнь не слишком ладит с песней.

Снова глаза закрываю несмело,
Вспомнить пытаясь детство своё…
Помнится только: матушка пела…
Песней наполнено сердце моё.

От бега задохнувшийся связной –
пот по щекам, кривые брови взмокли.
А солнце катится. И дышит бой,
И офицер в кустарнике с биноклем.

Проверка. Застыли курсантские роты.
– Убит подо Ржевом!
– Под Курском!
– Берлином!

Играл германец на гармонике
Вокруг толпившимся друзьям,
Мотив выдавливая тоненький,
Совсем чужой её мехам.

На восходе солнца, среди бела дня,
Возле Синей рощи ранило меня.
Закатилось солнце. Опустился мрак.
Я хотел подняться – и не мог никак.

В парке весеннем, легки и неброски,
Стоят, загрустив навсегда,
Родные, родные берёзки, берёзки,
Их привезли сюда.

Весь под ногами шар земной.
Живу. Дышу. Пою.
Но в памяти всегда со мной
погибшие в бою.

День и ночь над землянкой штабной
только дождь проливной.
Только стук
рассыпает, урча, пулемет –