В сенцы вьюга кидается,
До весны б дотерпеть.
Мать за сердце хватается –
Дома нечего есть.

Барские, кирпичные
В садах дома.
Крыши черепичные.
Верхом закрома.

От костров и от газовых камер
Понемногу развеялся дым –
Только мир содрогнулся и замер,
Ужас призраком замер седым.

Всё мне снится мой отец.
Мне отец всё чаще снится:
Он явился, он стучится,
Он вернулся наконец.

Здесь только станция дрожит.
А так цветы и очень тихо.
И жарко очень. В поле ржи
Златятся сладко буквы – Льниха*.

Словно годы, пролетели в небе птицы.
Ветер горестной свирелью не резвится.
За травою не видать ржу и копоть,
и не сразу угадать дно окопа.

Родимого края причал.
Берёзы холодные ветви.
Как здесь я подолгу молчал
О вечном, родном и заветном…

Полустанок.
Едва шелестит тишина.
Над поездом
и над вагоном

Перед атакой он пришёл в траншею.
Почти не поворачивая лиц,
Запоминали лишь худую шею,
Невыгоревшее сукно петлиц…

Я несколько дней по центру столицы
кружила…
И вот на вокзале опять.
Вижу усталые серые лица.

Не таким уходил я когда-то
на войну от родных островов.
Только помнится пламя заката
и тяжелые всплески валов.

Удар! И взмыла сталь.
Другой!.. И небо – в клочья!..
Забарабанил злобно черный град.
Смешались близь и даль.

Поезд ходко спешит из Берлина,
Как звезда, поборовшая мрак.
Но солдату дорогою длинной
Не уснуть, не забыться никак.

Не тем ли ты богат и славен
Среди бессчётных русских рек,
Что ты фашистов, как Сусанин,
Завёл, чтоб сгинуть им навек?

На печке и на стенах лед.
Молчит все время репродуктор.
Блокада. Сорок первый год.
Сегодня выдача продуктов.