В моё не розовое детство,
Когда окончилась война,
Я помню, как хотел наесться
На все иные времена.

Скоро, скоро буду дома…
Нет, сдержаться не могу –
И по улице знакомой
Я бегу, бегу, бегу.

Деревья просто полегли
И грубо,
И пни болели у земли,
Как зубы.

Плещутся в небе зарницы,
Пушки надсадно гремят.
– Вот и дошли до границы, –
Кто-то сказал из солдат.

Меня дразнили рыжей, конопатой
В том дальнем детстве, в те еще года,
И местные чижовские ребята
Проходу не давали – вот беда.

Просит Дарьюшка кукушку: «Посчитай,
сколько лет осталось веку моему?»
В роще Дарья собирает иван-чай,
хоть не знает, заварить его кому.

Нас захватил садов и пепла запах,
Когда вошли мы с боем в Кишинев.
А он сынам указывал на запад
Руками искалеченных домов.

В тихом сквере, возле школы новой,
Он стоит – бессмертный рядовой.
Стройный и по-воински суровый.
С непокрытой русой головой…

Какой молитвой, мама, ты сумела
От всех смертей меня отгородить?
Какой такою силой неземною
Мне помогла все муки одолеть?

Слышно в каюте, как дышит огромная Волга,
Звезды погасли над нами одна за другой.
Ветер притих на рассвете, усталый и волглый.
Слышится: ранняя птица кричит за рекой.

Без вас будет пусто на свете,
когда достопамятным днём
мы – послевоенные дети –
к Большому театру придём.

«Идёт война народная…»* –
Поёт, поёт стена…
Ну а вокруг – холодная,
Голодная страна.

Я не знаю, как было не надо…
И не знаю, как надо теперь.
Кто блокаду прожил
Ленинграда,
Пережил зло вселенских потерь.

Тугой удар – начало канонады,
Пехоту поднимающий сигнал.
И лето зашумело листопадом,
И воздух, жестким шорохом снарядов

Он принёс с войны пол-лица,
Пол-лица превратилось в уголь.
Дом построил. Пристроил отца,
Не канючил, а было туго.