НАСЛЕДСТВЕННЫЙ СВИНЕЦ
Качается год сорок третий
на ветках немецких ракит.
Вдыхая неласковый ветер,
отец на откосе стоит.
Стоп-кадры детства в памяти моей,
сознанья вспышки первые, святые…
Деревня, май, зелёный дым ветвей
и свежих срубов смолы золотые,
и топоров стоит весёлый звон,
и мужики – высокие, литые,
в солдатских гимнастёрках без погон –
сосновые ошкуривают брёвна,
возводят миром новую избу.
И мой отец меж ними. И на лбу
сверкают капли солнечные, словно
смола-живица, искрясь на заре.
И всё вокруг так солнечно и сочно,
и лапчатые травы на бугре
так закипают – буйно, яро! – точно
хотят прикрыть пожарища следы…
И помнится ещё: сидят деды,
три старика, три сельских инвалида,
на молодых с усмешкою глядят
и горькою махоркою чадят.
Один из них, что помоложе с виду,
твердит им о каком-то Сиваше.
(…Я думаю, что это средний, сивый).
А средний, полусгорбленный уже,
хрипит: «Вот газы – это было диво!»
А старший, одноногий, поминает
какую-то японскую войну…
…А я в духмяном травяном плену,
в ладонях мамы и в ладонях мая
совсем сомлел и знать ещё не знаю,
что эти молодые мужики
не просто мужики – фронтовики,
и только чудом баба костяная
не срезала их всех своим серпом,
и что они всем миром строят Дом.
Растёт над прахом красота земная.
А я дышу теплом и знать не знаю,
что это мир – в значении любом.