Она была моей любовью, скромница,
Я не успел назвать ее женой.
Забуду всё, а это будет помниться
И навсегда останется со мной.

Они с детьми погнали матерей
И яму рыть заставили, а сами
Они стояли, кучка дикарей,
И хриплыми смеялись голосами.

Я в дом вошел. Темнело за окном,
Скрипели ставни, ветром дверь раскрыло –
Дом был оставлен, пусто было в нём,
Но всё о тех, кто жил здесь, говорило.

Я тоже рос средь уличной шпаны.
И будущность была во тьме сокрыта.
И, к танцам в клубе выгладив штаны,
Я клал в карман кастет из текстолита*.

День Победы. Непогода.
Мокнет первая листва.
Закручинилась природа
Накануне торжества.

Мяли танки теплые хлеба,
И горела, как свеча, изба.
Шли деревни. Не забыть вовек
Визга умирающих телег,

Родители мои, как все балкарцы,
подверглись сталинскому геноциду:
их с высочайших гор Кавказа разом
в пустынные изгнать посмели степи...

Томилось мясо на огне,
В час отдыха точились косы –
Никто во время сенокоса
Не мог и думать о войне.

Незнакомо тебе это трудное слово,
Что подошвами выбито, впаяно в грунт.
Нам оно вспоминается снова и снова –
Ветровой, опалённый огнём Моонзунд.

Над волжской дедовской сторонкой
Вновь журавлиный тянет клин…
Лист пожелтевший с датой громкой,
И сверху четкое: «Берлин».

Вот мы и взяли Старую Руссу*.
Танцы, танцы – в Речных Котцах!**
Девки застенчивые, русые
виснут на грязных от боя бойцах.

Благословен тот день и час,
Когда раскинулась коврами
Земля, которую Тарас
Босыми исходил ногами

…И постоять у ржавого крыла,
Друзей припомнив, под огнем упавших.
Была ли юность или не была
У нас, в пути так много повидавших?

Весна сорок пятого года…
Как ждал тебя синий Дунай!
Народам Европы свободу
Принес жаркий, солнечный май.

Люди ушли. А город остался.
Мертвым, закованным в камень пространством,
телом, лишенным души.