Отец в больнице. Это всё война –
Подстерегла и руку иссушила,
И отняла его былую силу,
Которая ему ещё нужна.

Улицы берлинские… Серые дома.
Серая, огромная, душная тюрьма.
Коридоры-улицы города-тюрьмы.
Фонари бессильны против серой тьмы…

Без вас будет пусто на свете,
когда достопамятным днём
мы – послевоенные дети –
к Большому театру придём.

Она войдет навеки в каждый камень,
Оставит след беды и стужи злой.
Изгнать ее не сможет даже пламень
Дневного солнца, раскаленный зной.

Жить хотелось. Не хотелось гибнуть.
Смерть – она привычна на войне.
Умирать ко времени обидно,
Умирать безвременно – вдвойне.

Не думал, что будет так трудно влезать
В кузов полуторки. «Все!»
Рванулись. И отлетает назад
Киевское шоссе.

А лето на самом разгоне
кончается вдруг!
Огонь королевских бегоний
клубится вокруг!

В каком-то неуютном кинозале,
Когда вот-вот начнётся детектив,
Когда ещё конфетами шуршали,
Портфели на колени положив...

Облазив весь курган, бежали к Волге,
на лодочные шумные причалы.
Щербатые холодные осколки
в карманах оттопыренных стучали.

Я по свету немало хаживал,
Жил в землянках, в окопах, в тайге,
Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске.

Не нашел я заветного дома –
В дом наш бомбой фашист угодил,
Стала улица мне незнакома,
Будто здесь никогда не ходил.

На войне мы не были. И всё же
Мы – твои участники, война…
Чёрный голод – аж мороз по коже –
Отравил нам кровушку сполна.

Я ночью Зов бросал в пустыню –
Никто не откликался мне,
Лишь отголосками пустыми
Дразнило эхо в тишине.

Он был уже приговорён…
Плывёт по небу тихий звон,
Ещё не чувствуя свинца,
Ещё в объятьях у отца.

Обелиск застыл на высотке –
Символ мужества и побед.
Ходит младший внучок в пилотке,
В краснозвёздной, военных лет.