У нас у всех с войною счёты.
Шёл сорок первый горький год...
В разгар уборочной работы
Кружил над нами самолёт.
Просторный гроб у тёти Поли
И даже тонкое бельё,
Но на лице гримаса боли –
Печать страдания её.
Всю ночь над ней витали стоны
Вдруг понаехавшей родни,
И в уголке, там, где иконы,
Плясали блики и огни.
С рассветом сад в осенней дрожи
Глядел в окно, тая испуг,
На пепельность дублёной кожи
Как бы чужих огромных рук.
Они, недвижны и покорны,
Лежат, суди их не суди,
Переплелись, как будто корни,
На узкой тёткиной груди.
Ах, тётя Поля, тётя Поля,
Молчим и мучаемся тем,
Что никогда тяжёлой доли
Не облегчали ей ничем.
Мы даже писем не писали:
Всё недосуг – туда, сюда...
Мы даже скупо отвечали,
Коль наезжала иногда.
А ей другое и не снилось –
В трудах с темна и до темна.
В три слова жизнь её вместилась:
Война, колхоз, опять война.
Ах, тётя Поля, тётя Поля!
Святая грешница – вся тут,
В гробу, что мы проносим полем
Под проводов провисших гуд.
Под причитания и слёзы,
Под скрип и шарканье сапог,
Под сердобольный вздох берёзы
У перекрёстка трёх дорог...