Вдоль проспектов и горных тропок
Взвился дымный нелегкий путь.
Мы из тех, что спасали Европу
От колючих фашистских пут.

Вернулся с войны победитель,
Шинелку повесил на гвоздь.
Столь жданный супруг и родитель,
Он сел и смутился, как гость.

На Трубной помню дом,
Окно полуподвала.
Уже не опускали синих штор,
И лампа вполнакала освещала...

Он не писал с передовой,
она – совсем подросток –
звалась соломенной вдовой;
сперва – соломенной вдовой

Ты сны мои предгрозовые
Не покидала ни на миг.
И я узнал любовь впервые.
Но близились сороковые

Я режу толсто колбасу,
Родня жиреет,
Но жир не портит красоту.
Щадит, жалеет.

Беспросветно дождь осенний
Моросит и моросит.
Милый друг раскинул руки,
Губы стиснул и молчит.

Когда был ранен, сердце больно сжалось
Не оттого лишь, что так резко вдруг
В него вонзилось огненное жало,
И потемнело сразу всё вокруг.

Не называй последней эту повесть –
Еще не кончен сказ правдивый мой.
В лугах зеленых над рекою Полисть
Три дня хрипит тяжелый, страшный бой.

Серые тучи несут нам разлуку,
Серые тучи и пыль над Литвой.
В серой шинели жмешь ты мне руку,
Мой рядовой.

В двенадцать лет мальчишкам редко
Туманит ясные глаза
Текучая, как наша речка,
Солоноватая слеза.

А солдаты на фронте плакали?
Вопрос сына
В бою солдатам не до слез.
Они их в сердце где-то прячут.

Есть хутор Русский на Кубани,
Там нет сейчас живых домов,
Там горе плавает в тумане
На гребне вздыбленных холмов.

Когда полосками газеты
В избе оклеено окно,
Когда нет хлеба, дров и света,
Тогда – действительно – темно.

Я ведь это видел сам.
Мать расспрашивала долго.
«Лги, – сказало чувство долга,
Мать поверит чудесам…»