В степи ковыль седее седины,
Легли траншеи горше, чем морщины.
В степи не зря дороги сведены
К могилам на высотах и лощинах.

Вернули Сергиев Посад и Киров,
А всё же Сталинград убрали зря.
У каждого из нас свои могилы.
Великая история своя.

Я легко узнал его по снимку,
Сделанному кем-то перед боем.
Долго шел отец с войны в Казинку,
В обновленное село родное.

У входа строгая охрана –
Видно, высокий кабинет,
Но там уже для ветерана,
Похоже, времени и нет.

За спиною – черта горизонта.
Предо мною – два метра земли.
Не порогом – линией фронта
Эти метры легли.

Приземиста, земли коснулась боком,
Посередине раздвоился ствол –
Стоит берёза около окопа,
Где бой когда-то за деревню шёл.

Как трудно осмыслить такое соседство:
и сводки войны, и букварь на уроке.
Ах, дальняя память! Ах, память-наследство.
И сроки твои – бесконечные сроки.

У деревни Желановки
Песней струится река.
В синий омут без дна
Кину снасть на рыбацкое счастье.

Я утверждать доподлинно не стану,
Кто автор слов, но пели мы до слёз:
«Схватили немцы девушку Татьяну
И потащили в хату на допрос».

Уже чадят и затухают
Руины в липком зное дня,
И лица мёртвых отдыхают
От грома, треска и огня.

Вот это всё: поля, песчаник, глина
И соснами уставленный откос,
Деревня и Москвы-реки долина –
Можайским направлением звалось.

Когда мы подвели итог тоннажу
Потопленных за месяц кораблей,
Когда, пройдя три линии барражей,
Гектары минно-боновых полей.

Как жалобно ястреб кричит
На этой опушке глухой!
И ветер полынью горчит
И трогает вереск сухой.

Самолёты над бором сосновым
Пронеслись,
Распоров небеса
До сверкающей снежной основы…

На берегу Невы, в музейном зданье,
Хранится очень скромный дневничок.
Его писала Савичева Таня.
Он каждого пришедшего влечет.