Горят знамена алым цветом,
Горят, как маки на лугу.
Под солнцем расцвела планета,
Подобно красному цветку!

Поэма-изба, и стоит в середине порядка.
Село – деревенькой, а значит, порядок один.
У каждой завалинки свой огород или грядка,
берёзы, да липы, да зимние гроздья рябин.

Трудней всего – подняться под огнем,
Оставить за спиной броню траншеи.
Что может быть отчаянней, страшнее,
Чем в полный рост подняться под огнем?!

А днем свершилось. На оконной раме
Напротив львов поверженных сидел телефонист.
Он крикнул: «Бра-атцы! Знамя!..» –
И пошатнулся, и свалился вниз.

С перрона Курского вокзала
Мы уезжали в первый бой.
Смеясь, цыганка приставала:
– А ну, красивенький, постой!

…А под конец, улыбки не тая,
Ты скажешь мне:
«Да ты ж войны не видел…»
И бросит в дрожь...

Победный май – ему уже полвека,
Но раны догоняют тех солдат.
История простого человека:
Недавно был ещё молодцеват...

Той деревни за Красновидовом*
было горя как следует выдано:
не вернулся никто с войны.
И Ефремовы, и Королёвы...

Когда, чеканный шаг равняя,
идут солдаты на парад,
я замираю, вспоминая,
что был на свете мой солдат.

Торжественные, как приветствие,
В квартире смотрят со стены
Для многих вовсе не известные
Её погибшие сыны...

Над землянкой в синей бездне
И покой, и тишина.
Орденами всех созвездий
Ночь бойца награждена.

Внимай! Последние известья!
Весь мир об этом говорит:
В дыму берлинские предместья,
Гнездо фашистское горит!

В очередях накурено. И звук
Беседы долгой без особого сюжета,
За пазуху нырнув, ползёт из-под манжета
И в жестах расправляет кисти исхудалых рук.

Слепой солдат в шинельной рвани,
Собрав «спасибо» по куску,
Перебирает на баяне
Свою незрячую тоску.

Сквозь горький дым пороховой,
Сквозь минный чад, снарядный вой,
О родина, к тебе стремимся,
Мечтаем свидеться с тобой,