Я знаю – я клялась тогда,
что буду до конца верна,
как ни тянулись бы года,
как долго бы ни шла война.

Я скажу, мы не напрасно жили,
В пене стружек, в пыли кирпича,
Наспех стеганки и бескозырки шили,
Из консервных банок пили чай.

Покрыла головушку шалью.
Стоит, поджидая коров.
– Деревню-то звать как?
– Большая…

С газетных полос и речей на экране
Пришло наше громкое имя – «славяне».
И мы его взяли, и мы им гордились,
И с предками славой славянской сравнились…

И не было слова в печальном начале,
В июньскую передрассветную сонь.
И падали бомбы, и люди кричали, –
И не было слова. Был дым и огонь.

Всю жизнь передо мной
Страничка партбилета
И кровью надпись строчкою неровной:
«Умрем, но не отступим.

С бабушкой мы уселись рядом,
И на стол я устремил свой взор,
Там нашёл голодным детским взглядом
Лишь один солёный помидор.

Я рос на берегу большой реки.
Я помню: пароход придёт сегодня
И бросит шаткие крутые сходни
На жёлтые иртышские пески.

Я знал, что не погибну на войне,
В какую ни попал бы переделку.
Мне внучка вдруг привиделась во сне.
Она из рук в лесу кормила белку.

Поклонился деревне
Победитель Берлина.
Небо, крыши, деревья
Приветствуют сына.

Как там земля моя живет?
Как мой Алай, как мой народ?
Какие нынче урожаи?
Хорош ли был весною скот?

Идём к Чжамбею**, облекаясь
в пустыни пепельную сушь,
от вечной спячки поднимая
никем не тронутую глушь.

Идут-бредут смиренно дни за днями.
У времени не будет седины…
Деревни, как солдатскими ремнями,
Затянуты дорогами войны.

Тревога! В эту же минуту
Я вещевой мешок беру.
А он тяжелый почему-то,
И это явно не к добру.

Костер слегка шумит, как вешний улей –
Спокойно, ровно. Рядом я прилег.
Вдруг – щелк! – и вверх трассирующей пулей
Взлетел над ним горящий уголек.