Давным-давно его на свете нет,
Того русоволосого солдата…
Письмо плутало тридцать с лишним лет
И всё-таки дошло до адресата.

В избе свежо.
Я лег, не раздеваясь,
Кроватью мне – широкая скамья.
В постели спит хозяйка молодая,
Такая ж одинокая, как я.

Споем, товарищ боевой
О славе Ленинграда!
Слова о доблести его
На целый мир гремят.

Вповалку на полу уснули
Под орудийный гневный гром.
Проснулись рано в том же гуле
Раскатно-взрывчатом, тугом.

В больших дворах,
из одного в другой,
многоголовые и разношёрстные,
тянулись очереди за мукой –
томительные, медленные шествия.

Жить!
Вечно жить!
Былинкою на склоне
или берёзкой русской у окна…
Лежит печатка мыла на ладони
осколком, раскалённым докрасна.

В эти страшные годы немало
Мы тяжелых дорог исходили.
Отцвела наша юность, умчалась
В туче взвихренной танками пыли.

Рвались снаряды слева, справа.
Земля стонала, как в бреду.
А он лежал у переправы,
У всей России на виду.

Коптилка на столе сейчас погаснет,
Письма я не успела дописать,
Огонь, – он хочет есть, теперь мне ясно, –
Мы оба с ним устали голодать.

И на току, и в чистом поле
В войну я слышала не раз:
– А ну-ка, бабы, спляшем, что ли!
И начинался сухопляс.

Она в цвету. Она вросла в суглинок
И ветками касается земли.
Пред ней противотанковые мины
Над самыми корнями залегли.

Помню, только за год до войны
Я в саду готовился к экзаменам,
И казалось мне средь тишины,
Что и время не струится – замерло.

Поэты фронтового поколения,
Спасавшие страну от покорения,
Писавшие не строки мимолётные,
А огненные строчки пулемётные...

Этот день, может статься, будет и солнечным:
Траурная человечья река
Пронесёт по проспектам на спинах беспомощных
Последнего фронтовика.

Мне ночью снились мирные года
И дачи, от которых нет следа,
И крупные июньские цветы,
Которыми в меня кидала ты.