Валились лошади без силы,
И снег их трупы заносил,
Барахтались автомобили,
Буксуя из последних сил,

Жила-была с бабкой Катей
соседка Полина –
стула повыше, пониже полатей,
на заплате заплата...

Когда похоронка пришла – для него
Застыли озёра и реки.
Не видел, не слышал старик ничего,
Как будто бы умер навеки.

Стою у старого квартала –
Здесь вечность время коротала.
Иду к Сенной, минуя Невский,
Где в переулках-тупиках...

Цейхгáуз* – в чёрной копоти.
И рельсы, и пески.
В далёком гуле-топоте –
Тревожные свистки.

Передо мною снимок рваный –
Дорог не вынес фронтовых.
Стоим мы рядом с другом Ваней
В простых погонах полевых.

Ты думал, фашист,
что, бросив моё голое тело
в хлад подземелья,
Ты все у меня отобрал...

 Я Звезду Героя не носил,
Гимнастёрку в праздники не гладил,
Молодой, здоровый, полный сил,
Не чеканил шаг я на параде.

Зло рисовалось мне по сказкам.
Затем наказанный злодей
Запоминался тёмной краской
И был похожим на людей

Ешь, коза, листья берёзовые,
наша ты кормилица,
наша ты поилица,
спаси мою сестру Капку.

Вот мы и взяли Старую Руссу*.
Танцы, танцы – в Речных Котцах!**
Девки застенчивые, русые
виснут на грязных от боя бойцах.

Её на фронте ранило осколком.
Военный фельдшер рану залечил, –
На службе лошадь оставлять – без толку.
Отчислили домой, в глубокий тыл.

Тяжелый походкой – за ротою рота –
Идет через город морская пехота.
Широкие плечи, суровые лица,
К потертым бушлатам пришиты петлицы.

Приходит почта. И конверты эти,
Что шлешь ты мне из дальней стороны,
Дороже и милей всего на свете,
Они тобой, любимая, полны.

В платьице ситцевом.
В кителе старом.
Перед фотографом мудрым предстали
мама с отцом. Молодые совсем.