Осколки и пули, промчавшие даже,
Нацелены, кажется, только в меня…
Но кто-то останется, кто-то расскажет,
Дойдя до победного ясного дня

И выпало нам дивное богатство –
Всё, что любили, разом потерять,
И в чистом поле беженцами зваться,
И в тёплом пепле – родину искать.

Пепел главных военных преступников
Был развеян над Мюнхеном.
Слишком красиво звучит!
Несколько жалких горстей...

Сон, никогда не снившийся, – всё тот же,
Ползёт, скрипит, в небытие скользя:
В потёмках воют «виллисы»* и «доджи»**,
Идти нельзя. И отдохнуть нельзя.

Вспоминал Колотуша Иван,
Как он сватать девчонку ходил.
И не выпил, а будто бы пьян,
Как хмельной, с ней до зорьки бродил.

Никак война не гаснет в памяти –
окопы рыли не в полях,
окопы вырыли в сердцах,
и не бывало часа, чтоб...

Пасхальной ночью
у двух проталин
Два трупа очнулись
и тихо привстали.

Идти в наступленье горнист приказал.
Будь счастлив, прощай, до свиданья, Дарьял**!
Теки на свободе, безудержный Терек,
Тебе, как Нарыну***, я сердце вверял.

Вновь война не даёт мне покоя,
Эпизодами входит в мой стих.
Может, нынче об этом не стоит –
О погибших, а надо ль о них?

Плугами последние блиндажи
Разравнивает Европа.
Лишь он, обнявши винтовку, лежит
На дне своего окопа.

Гудок паровоза подобится стону,
Всё дальше и дальше плывёт над тайгой,
А мама моя всё бежит по перрону,
Хотя пятый месяц беременна мной.

Крылечко ветхое. Избушка.
И занавеска на окне.
Во дворик тихая старушка
Литой колун выносит мне.

Обычный холм. Вокруг шумит весна.
На свете май. И не при чём война.
Негордый вид у этой высоты –
Такую сплошь да рядом встретишь ты

А когда вспоминается детство,
Под Уфою бараки в снегу –
Никуда от печали не деться,
И хотел бы – вовек не смогу.

Почти старик, почти старик…
Проговорился: фронтовик.
И хоть совсем мне незнаком он,
Но поглядел я на него