Был дядя Миша. Нет его.
Лишь фото на стене честь честью.
А дом в порядке. Всё на месте,
Как не случилось ничего.

В маленьких конвертах белые листочки,
А в листочки вложены радость и тоска.
Хорошо знакомые бисерные строчки –
Их вписала бережно милая рука.

На трупах застывших немецких сидели.
Нам скалил мороз ледяные клыки.
И кашу горячую с жадностью ели,
Какую доставили в наши полки.

Если ногу жмет сапог
Или он велик не в меру,
То считай, что ты безног:
В сапогах не ноги – нервы.

Кто знает, почему пятьсот весёлым
Мы общежитье наше нарекли?
Ребята, не отвыкшие от школы,
Мы поездов тех помнить не могли.

Как увижу, шаг невольно
Придержу у проходной:
Разгружают из фургона
Духовитый хлеб ржаной.

Вновь команда окопаться,
В этот день уж третий раз.
За лопаты снова, братцы,
А земля как на заказ.

На вахте, на Охте, где свалены бревна,
То ахнет, то охнет Марья Петровна.
Вот грохнула бомба… за нею – другая.
Ох, только не в дом бы, – в Неву бы, туда ей!

У Любомля*, возле Буга**,
В незнакомой стороне,
Для меня ты больше друга
Стал, товарищ, на войне.

Я знаю тихий небосклон.
Войны не знаю. Так откуда
Вдруг чудится – ещё секунда,
И твой отходит эшелон?!

Стихи расстрелянных поэтов
во тьме гестапо или гетто –
еще не собраны томами,
они гвоздями и ногтями

Где мои ровесники? Их нет.
Редко-редко одногодка встретишь.
Поколенье не родившихся на свет,
Чёрная дыра на белом свете.

Мы в двадцатые годы родились,
В тридцатые мы взрослели,
А в годы сороковые
Мы поняли,

Воображение уносит
Туда, где в хоре строгих сосен
Одна, как лира, запоёт.
Ах, ствол двойной, хмельной, багряный...

Поднят полк. В пыли орудья, люди.
Мы идем дорогой фронтовой.
Как узнать, что завтра с нами будет?
Встречусь ли когда-нибудь с тобой?