Я вошёл в поэзию мальчишкой,
Я мальчишкой буду до конца.
Как Гаврош* в расстрелянном Париже,
Упаду под пересвист скворца.

– Чего ты, старик, над водою стоишь,
И машешь веслом, и тревожно молчишь?
– Стою, поджидаю родные полки.
Я Кий, перевозчик с пленённой реки.

Ты помнишь всё:
И как настырно к нему
Рвалась она, весенняя трава!
И то, как мать за полбуханки хлеба...

От звезды до звезды,
от весны до весны
да не грянет беды –
да не будет войны!

Мы?.. Гитлеру?.. Равны?..
Да он – родной ваш папа!
Теперь вы влюблены
В культурный слой гестапо.

Вырос лютик над окопом,
Тонконогий и смешной.
…Был я здесь когда-то вкопан
В землю-матушку войной.

Медленно падает
В землю крестом колокольня.
Падает вечность
На белые лица солдат.

Зря палили фрицы упоённые
Изо всех стволов своих подряд:
Самолёт с Казанскою иконою
Облетел блокадный Ленинград.

оставлен гроб на глиняный бугор.
Последний миг пред вечностью разлуки.
Глаза и губы, словно нам в укор,
Навеки сжаты. И крест-накрест – руки.

Вкус горелого сахара, сладковато-прогорклого,
Для мальчишек военной поры
новым лакомством ставшего, –
Как пролог той грозы, небывало жестокой и долгой...

Мне шёл восьмой. Не первый город
Я разменял среди зимы.
И всюду – холод, всюду – голод,
Хоть больше не было войны.

Ни валко и ни шатко,
И всюду налегке.
Держись, держись, солдатка,
С цигаркою в руке.

Жизнь торжествует в разномастном гуле,
Где вздохи вдов порою не слышны…
В большой эмалированной кастрюле
Замесит мама...

Ночным паровозным криком
Разбужена тишина.
Качает вагон на стыках,
Плывёт за окном луна.

Говорят, что любой человек состоит из воды и металла:
Девяносто процентов воды, остальное – огонь и металл.
Нет, не выдумка то. Мне душою кривить не пристало,
Сознаюсь – я действительно где-то об этом читал.