К дяди Петиной мамке и бабушке мне
Мы вначале вдоль сосен и ёлок
По опушке катили, потом по стерне…
К большаку, оставляя просёлок,
Доскрипели в разгар августо́вского дня
С набежавшими вдруг облаками.
Дядя Пётр по привычке ворчал на коня –
На кобылу с крутыми боками,
Утирая измятою кепкою пот,
Понукая гнедую вожжами.
И тянулась повозка то в гору, то под,
Повинуясь оглоблям с тяжами…
В половине пути, помянув и колхоз,
И ни в чём не повинное дышло,
Он свернул на лужок у обочины воз.
Тут же к месту и солнышко вышло
И глядело, как дядька, достав огурец,
Скибку хлеба и жёлтого сала,
Подал их племяшу, то есть мне:
– Ешь, малец!
Перекурим – кобыла устала.
Сам в консервную банку плеснул самогон,
Скинув прочь из кирзухи обутку,
Смачно вытянул; выдохнул; крякнул вдогон.
И на закусь свернул самокрутку.
Я к дощатому борту приткнулся бочком.
Он курил – за затяжкой затяжка,
Свесив ноги с телеги: одна – босиком,
На другой – на культе деревяшка.
И гудели, как шмель, на столбах провода,
Доедались остатки гостинца.
И неслись облака. Может, к Висле – туда,
Где осталась нога пехотинца.