Письмо из книжных выпало листов,
Пожолкшее с течением годов;
Местами даже выцвели чернила,
И потому чуть виден почерк милый.

Что бросил я в обугленной России?
Церквушку с размозженной головой?
Разбитый танк, как черный лжемессия,
Братается с нескошенной травой.

Эта шапка броневая –
Не обуза для меня.
Из нее водой Дуная
Я не раз поил коня.

Снаряды воздух разрывали,
Был день огнём и кровью крашен,
А тропкой девочка босая
Бежит, бежит навстречу нашим.

На родине поля без края,
В зелёном мареве леса,
Здесь наши дети вырастают
И обретают голоса.

Так пронзительно пули пели,
Но не слышен нам пуль полет.
Мы бросками бежали к цели
И ложились ничком на лед.

Мы прямиком шли
на грачиный гомон.
Земля была
черней печной заслонки.

Столь едины мы не были с ним никогда.
Тонны пепла над городом.
Враг у ворот.
Города…

Увязли в грязь. По сторонам –
Вода меж кочек тут и там,
Березы стройные стеной
Вокруг стоят передо мной.

Дождь хлещет.
А мы кладем.
Кладем,
Кладем,

Я не знаю, как было не надо…
И не знаю, как надо теперь.
Кто блокаду прожил
Ленинграда,
Пережил зло вселенских потерь.

Как мало ленинградцев старых,
Их редко встретишь в наши дни.
В каких немыслимых пожарах
Горели заживо они!

Прошедшим фронт, нам день зачтется за год,
В пыли дорог сочтется каждый след,
И корпией* на наши раны лягут
Воспоминанья юношеских лет.

Танки рушат дубы, подминают кусты,
В белоствольные рощи врываются с хода…
Пахнут дымом цветы, пахнут кровью цветы.
Это запах цветов сорок первого года.

Мы как будто и родились в ротах,
Крестники металла и огня.
Путь любой нам кажется короток,
Встань с зарею – не хватает дня.