Идем вдвоем на фронт путем-дорогой,
усталые, мы месим талый снег.
А по краям осевшие сугробы
напоминают о весне.

Два парня – беззаботных, молодых –
Беседуют на языке немых;
Так и мелькают руки их вразлёт.
Проходит мимо женщина – вздохнёт…

Стекла в клетку – стекла сумасшедшие.
Бьется в черных судорогах тьма.
Вот оно – вселенское увечие,
Всполоха ночного кутерьма.

Они пришли с войны минувшей.
Их окружила детвора.
Я помню: заложило уши
От деревенского «ура-а!..».

Третий день артиллерия бьет по переднему краю,
Третий день нам пожары немецких усадеб видны,
Через линию прусских границ
мы послушную смерть посылаем!

А мы сидели за столом,
Ребята молодые.
Магнитофон нам пел о том,
Что годы – золотые…

Меня березы не узнали.
Я снял берет.
На мне ни грима, ни вуали.
Я просто сед.

Я, матушка Россия,
С просьбой к тебе великой:
Ежели будет трудно,
Меня покликай.

Вот пехота в землю врылась,
Пот со лба пехоты льет.
Окопалась, закрепилась
И опять глядит вперед.

Нам время – только до рассвета,
И мы спешим, и мы ползем,
Ползем, но снова нас ракета
Вжимает злобно в чернозем.

За голубой таёжной далью,
За острой сопкой, за хребтом
Стоит средь сосен Забайкалья
Навек родной –
Солдатский дом.

Когда в Касимов приезжаю,
Где годы детские прошли,
Я с тихой грустью вспоминаю,
Как мы, настырные, росли...

На русской холодной равнине,
Среди замерзающих рек
Ещё не бывало святыни
Святее, чем сам человек.

Как будто за перегородкой,
За десять улиц от меня
Шли танки по Нижегородской,
Гремела тяжкая броня.

Кто скажет нам, что слишком мы жестоки?
Взгляни – дымятся головни пожарищ.
И угли не остыли. Горький пепел
Лежит на месте мирного селенья.