Вот так и вижу подельскую вышку,
Что, чуть живая, упиралась в небо!
Я расскажу сегодня про мальчишку,
Про эту вышку
И про ломтик хлеба.
Неподалёку от деревни Подель,
За глинистым разбитым большаком
Она стояла, эта вышка, в поле,
Заросшем молодым березняком.
Шесть этажей, шесть длинных шатких лестниц,
Посмотришь вверх – заходится душа...
С неё в жару осматривали местность
Пожарники, взволнованно дыша.
Им, взрослым людям, жуткою казалась
Нетвёрдая сквозная высота.
А вышка всё качалась и качалась,
Грозя досрочно смену снять с поста.
С годами эта вышка обветшала
И стала непригодною совсем,
И только ветер, только ветер шалый
Меж верхними ступеньками свистел.
Да мы, десятилетние мальчишки,
Чтоб трусами никто не называл,
Взбирались на этаж, на два... Но слишком,
Ну просто слишком ветер завывал.
И руки деревянными казались,
К трухлявым перекладинам пристыв...
А вышка всё качалась и качалась,
Дразня нас обещаньем высоты.
Но был средь нас мальчишка, мой погодок.
Его из Ленинграда привезли.
Он чудом перенёс блокадный голод
И цвет лица имел серей земли.
Все на него глядели с явной болью:
Видать, на этом свете не жилец.
Но... редко угощали хлебом-солью,
Ведь это потруднее, чем жалеть.
И всё-таки мальчишка поправлялся!
А тут – весна: и щавель, и песты.
И мир, что с каждым утром обновлялся,
Он тоже был с мальчишкою на «ты».
И тоже делал всё, что было в силах:
Смеялся, цвёл, звенел и зеленел,
Чтоб наконец мальчишка этот хилый
Хотя бы тягу к жизни заимел.
О, тяга к жизни! Самый лучший лекарь!
Нет никого и ничего сильней!
Она – была! И в середине лета
Мы все узнали с трепетом о ней.
А было так. За подельскую вышку
Мы за грибами в лес однажды шли,
Впервые взяв с собой того мальчишку,
Что цвет лица имел серей земли.
Мы все его, конечно, ревновали
К блокаде, к Ленинграду и к войне.
«Эх, нам бы – там, уж мы б повоевали!
Уж мы-то б не остались в стороне!»
И мы пред ним отчаянно храбрились
И, чтобы храбрость доказать ему,
У вышки подельской остановились
И стали залезать по одному.
Один этаж... Второй... Нам до зарезу
Хотелось, чтоб сказал он:
– Это – да!
А он сказал:
– Поспорим? Я залезу
На самый верх!
И показал:
–Туда!
– Залезешь? Ты? – И мы захохотали.
– Да ты залезь хотя бы на этаж!
Храбрец какой! Подумаешь! Видали таких!
– Залезу!
– Лезь!
– А... хлеба… дашь?
О, хлеб тех лет! Нагольная полова:
По цвету – торф, по вкусу – комбикорм,
Что задают колхозники коровам,
Не очень-то придерживаясь норм.
А нам тогда такого хлеба вдоволь –
И жизнь была б не жизнь, а прямо рай...
Мальчишка ждал, за хлеб на всё готовый.
И самый старший крикнул:
– Забирай!
И протянул
К у с о к р ж а н о г о х л е б а.
Такого настоящего, что мы,
На хлеб взглянув, поглядывали в небо
Глазами откровенных горемык.
– Ну, лезь, хвастун! –
Подсмеивался старший. –
Не думаю, что ты настолько смел...
Нам стало страшно,
Стало очень страшно:
– Не надо хорохориться, не смей!
Но он полез, ступенька за ступенькой.
Не глядя вниз, а лишь перед собой.
И все берёзки смолкли в изумленье
Перед лицом решимости такой.
Один этаж... Второй... Четвёртый... Пятый...
И вдруг остановился и, дрожа,
Сказал, нет – крикнул в ужасе:
«Ребята! Ступеньки нет!..» –
Всего пол-этажа
Осталось до последней до площадки
И всё: победа –
хлеб... такой кусок!
Но мы – молчали...
И тогда по шаткой,
По боковой, из лестничных досок,
Как по столбу, как по шесту, пополз он,
Кепчонку сбросив с головы рукой...
И ветер вой свой отложил на после
Перед лицом решимости такой...
Мальчишка полз. Он снова на ступеньках.
Он лезет вверх. Он вовсе не хвастун.
Он, как солдат на фронте, в наступленье,
Умрёт, но одолеет высоту.
– Ур-ра! Ур-ра-а! – кричит вверху мальчишка,
Шумит внизу, ликуя, березняк,
А он срывает рваный пиджачишко
И поднимает над собой, как флаг.