Нева… Горбатый мостик… Летний сад…
Знакомая чугунная ограда…
Стоят бойцы. Теперь они хранят
Червонную сокровищницу сада.

Вспорхнула листва, полегла трава,
Дороги кипят от пыли.
Земля задрожала, едва жива,
И вихри вокруг завыли;

Я в гарнизонном клубе за Карпатами
Читал об отступлении, читал
О том, как над убитыми солдатами
Не ангел смерти, а комбат рыдал.

Двенадцать молча ушли с бугра:
Сила, мол, ломит силу…
Сказал тринадцатый: «нет, не пора!»
И лег один к «максиму».

Помню ночь войны. Сверчки орали.
Мне, мальцу, казалось в полусне,
Что летит над вьюгами Урала
Скатерть самобранная ко мне.

Как соберутся мужики
На нашем дворике на лавке.
Моргнут. Прищёлкнут в кадыки.
Пойдут по-тихому к палатке.

Я из чёрного теста, из пепла войны,
И стихи мои, как погорельцы, грустны.
Лишь закрою глаза, и опять я – малец,
В неокрепшее темечко метит свинец.

Опять бои… И, двигаясь упрямо
По снежным селам, средь гремящей тьмы,
В часы затишья с детским словом «мама»,
Таким родным, не расстаемся мы.

Найду?
Дождусь ли –
Слова Наивысшего,
Чтоб звуки плоть и душу обрели?

Седина на висках и крутой подбородок,
А в открытых и ясных глазах – доброта.
Он командовал взводом, командовал ротой,
Прежде чем командармом пройти по фронтам.

В январе, на рассвете мглистом,
До открытия артогня,
В члены партии коммунисты
Собрались принимать меня.

Тугой удар – начало канонады,
Пехоту поднимающий сигнал.
И лето зашумело листопадом,
И воздух, жестким шорохом снарядов

Там, где мною куст любой опознан,
И в других местах –
На каких цветах настоян воздух,
На каких цветах?

Травка в окопе
жесткая и шершавая.
Летное небо,
невыносимо синее.

Впереди леса еловые,
Темно-синие, лиловые,
Нара-река, Протва-река,
Свинцовые облака.