До сих пор взрываются
                           на минах,
Погибают люди до сих пор.
Где-то по оврагам и лощинам
Бьет война проклятая в упор.

Мы гурьбою толпились у хлева,
Каждый – с кружечкой голубой,
И ладони с горбушками хлеба
К ней тянули наперебой.

Ты помнишь всё:
И как настырно к нему
Рвалась она, весенняя трава!
И то, как мать за полбуханки хлеба...

Наш старшина – Кравцов Алёшка –
Лежит ничком, и кровь кругом:
Нога оторвана, а ложка
Еще торчит за сапогом...

Деревья тоже воевали
И нас спасали от войны:
Стволы под пули подставляли
И гибли гордыми они.

Поздней осени скудные краски,
Скромный облик сторонки моей.
Словно чёрной задёрнуты ряской
Эти дни над простором полей.

О, с чем сравню тебя, Родина,
Моя дорогая страна?
Сравню тебя с морем, Родина, –
Но в море достигнешь дна.

Мы стали молчаливы и суровы.
Но это не поставят нам в вину.
Без слова мы уходим на войну
И умираем на войне без слова.

В огромном мире был я маленьким,
Но в сорок третьем вдруг подрос.
Сосед наш старенькие валенки
И полушубок свой принёс.

Опять я в теплушке. Опять по Отчизне
Несет меня ветер военных годов.
Играет судьба молодой моей жизнью,
И север и юг – мой родительский кров.

Идти устали маленькие ноги,
Но он послушно продолжает путь.
Еще вчера хотелось близ дороги
Ему в ромашках полевых уснуть.

Возвратился солдат на одной ноге,
На одной ноге да в одном сапоге.
Возвратился солдат в родные края.
Только скорбь вокруг, только крик воронья.

Погиб журналист в многодневном бою
От Буга в пути к Приднепровью,
Послал перед смертью в газету свою
Статью, обагренную кровью.

Под синью нелёгкого свода,
Купая в цветах и любви,
Весна сорок пятого года
Кричала солдату: «Живи!»

Нет, песни наших бабушек не спеты.
В круг собрались в двухтысячном году.
И пел им ветеран свои куплеты,
Но не о том, как побывал в аду.