Не клялись, не говорили
Зажигательных речей.
Постояли. Покурили
Возле памятных ключей.

Мой отец награждён и прощён,
водку пьёт и не плачется он.
И дорогой железной, прямой
возвращается в Крым как герой.

Дядя Федя – фронтовик.
Крепок, я не скрою.
Он красив. Собой велик,
Хоть с одной рукою.

Я видел девочку убитую,
Цветы стояли у стола.
С глазами, навсегда закрытыми,
Казалось, девочка спала.

Перегорит костер и перетлеет,
Земле нужна холодная зола.
Уже никто напомнить не посмеет
О страшных днях бессмысленного зла.

Село, в котором я родился,
Дом с покосившимся крыльцом…
Я снова вспомню, как гордился
С войны вернувшимся отцом!

Память моя, словно минное поле,
Ею иду: то шагну, то замру.
Чуть ошибись – и рванет, и от боли
Вскрикну. Считай, одинок на миру.

Улицы берлинские… Серые дома.
Серая, огромная, душная тюрьма.
Коридоры-улицы города-тюрьмы.
Фонари бессильны против серой тьмы…

Солдаты ставят новое строенье,
И в небеса, морозные до дна,
Стук топоров принёс успокоенье:
Солдаты строят, близится весна!

«…Был старшиной, но в керченском
бою расчёт накрыло обломками
дома. Откопали. Какие уж тут
документы? В госпитале сказал...

Покури на крыльце «Цитадели»,
Может быть, потому подшофе:
Там, где пули смертельно свистели,
Бард Аксёнов и, в общем, кафе.

Всё решив, ни о чём не скорбя, –
Невозможно, чтоб враг победил –
«Вызываю огонь на себя,
Вызываю огонь на себя

Я знаю тихий небосклон.
Войны не знаю. Так откуда
Вдруг чудится – ещё секунда,
И твой отходит эшелон?!

Привели и застрелили у Днепра.
Брат был далеко. Не слышала сестра.
А в Сибири, где уж выпал первый снег,
На заре проснулся бледный человек

Я отбивался от фашистских танков,
Я в самолеты черные стрелял.
Родные города и полустанки
И села плачущие оставлял.