Улыбаться отвыкают губы.
Возле сборных пунктов, как в бреду,
бесконечный марш играют трубы…
Женщины на музыку бредут.
Помню в комнате нашей
четыре угла.
В каждом – узкий топчан,
и поверх – одеяло.
В каждом беженцы.
В каждом семья и дела.
Как нам пятого
в те времена не хватало!
Я не плакал –
отвык от мальчишеских слёз.
Я в углах не стоял –
слишком тесно в них стало.
В каждый люди вселились
надолго, всерьёз,
в них не детское –
взрослое горе стояло.
Город жил.
День и ночь
грохотал,
грохотал,
замирал на минуты
последних известий,
всё на фронт отдавал:
и людей, и металл.
Пел военные – гневные,
грустные песни…
Я с тех пор беспокойную долю избрал,
сам себя прописал
в изыскательский табор,
я оставил свой дом,
я махнул за Урал,
пятый угол мне нужен –
медвежий хотя бы.
Пятый угол,
где ветрам, дерзаньям – простор,
где под спудом земли
нефть, руда и алмазы,
где подъёмы круты,
где ещё до сих пор
человека нога
не ступала ни разу…
Мы уходим всё дальше –
вперёд и вперёд.
Внеземного столетья
яснеют приметы.
И выходят на старт,
и уходят в полёт
на разведку,
в глубины Вселенной,
ракеты…
В нашей комнате новой –
четыре угла,
в нашем городе новом –
начало апреля,
и недолго осталось нам ждать до тепла,
раз скворцы
новоселье справлять прилетели.
Если с улицы сын, нарушая запрет,
возвращается вовремя реже и реже –
пятый угол…
Его он тревожит,
зовёт –
неизвестный
и даже ещё не медвежий.