К чему слова и что перо,
Когда на сердце этот камень,
Когда, как каторжник ядро,
Я волочу чужую память?

Надел шинель, винтовку взял –
Ну чем не воин? Но куда там!
Я стал мечтать, но я не стал,
Не стал тогда еще солдатом.

Заснеженные тихие селенья,
Известные в те памятные дни
Боями только местного значенья, –
Они безвестным воинам сродни.

Над Балтийской косой закаты
Плавят медь в полосе прибоя.
И не верится, что когда-то
Этот берег был полем боя!

Помню, курит и охает: «Боже мой!..»
Приступ лёгочной боли долог:
Шевельнулся дымком потревоженный
Под ребром у неё осколок.

Я только раз видала рукопашный.
Раз – наяву и сотни раз во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.

Разгружались на станции энской,
В километре от передовой,
Над шоссейкой и над железкой
Самолеты чужие. Вой!

Ручьями бруствер быстрыми изрезан,
На нём густой травы и нынче нет,
И каска – проржавелое железо –
Лежит на дне окопа тридцать лет.

Рвал пожар войны когтями крыши,
Радовалась всяческая гнусь…
Калмычонок с Волги – Чёрный Миша –
Дрался за родную Беларусь.

Трубы.
Трубы.
Трубы.
Трубы.

Товарищи, коль в вихре боя
Подкосит жизнь мою свинец,
Не омрачайте глаз тоскою
И боль гоните из сердец.

Нам котелками нынче служат миски,
Мы обживаем этот мир земной,
И почему-то проживаем в Минске,
И осень хочет сделаться зимой.

Он прибыл домой ненадолго, из госпиталя,
Большой, но больной и слабый.
Старухи молились, шептали: «О господи»,
Плакали горько бабы.

Ну вот и подрастают сыновья,
И сыновьям рассказываю я,
Как жил, как был когда-то на войне.
Сбылось всё то, о чем мечталось мне.

Из песни можно выкинуть слова,
Да что слова – и целые куплеты!
Но я-то слышал их тогда, сперва,
В застолье том, в предчувствии Победы.