Розы положим на тёплый гранит
И голову склоним в печали.
И скажем себе:
– Здесь никто не убит,
Вы в вечном живёте начале.

На Трубной помню дом,
Окно полуподвала.
Уже не опускали синих штор,
И лампа вполнакала освещала...

Вновь сверну я с дороги непройденной
В самый первый свой, отчий дом.
Там, на маленькой улочке родины,
Встречу вновь постаревших мадонн.

В медсанбате коечка в углу,
Извлечён осколок из колена.
Прозвучала песня про смолу,
Что слезой упала на полено.

Ни тропки, известной одним партизанам.
Ни парты в десятом – вчерашней, своей.
Ни солнца – без солнышка тоже нельзя нам!
Ни имени, матерью данного ей.

Вы видели, как умирали сапёры?
Вы слышали, как умирали сапёры?
Мгновенно – как писаря росчерк.
И смерти не было проще.

Мне каждый вечер в запертые двери
Из тех времен несутся голоса.
Меня зовут на тот далекий берег
Сырые белорусские леса.

Детство. Ёлка. Мандарины.
В школе музыка и смех.
Веселей, чем именины
Этот праздник был для всех.

«Не входить, угрожает обвалом!» –
Помню надписи я на стене.
Был тогда я совсем мальчуганом,
Лет так пять или шесть было мне.

Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте, на левом,
При жестоком налете.

С внуком гуляет задумчивым парком.
Ходит за хлебом и молоком.
Жизнь ощущает – бесценным подарком
И с ощущеньем другим – незнаком.

За час до начала Великой войны
Ворваться б туда –
в предвоенные сны –
Внезапным сигналом всеобщей тревоги...

Она кричала о войне,
О переломном сорок третьем…
Я замер – показалось мне,
Что до сих пор война на свете!

Галки, галки, как при Годунове,
Сыплются с высоких куполов,
Галки, точно сгустки черной крови,
Точно буквы непрочтенных слов.

Я не знаю, как было не надо…
И не знаю, как надо теперь.
Кто блокаду прожил
Ленинграда,
Пережил зло вселенских потерь.