Что меня заставляет обернуться назад? –
Это танки летят! это танки горят!
И как феникс в бою среди сотен врагов
под обстрелом сгорает Серёжа Орлов!

Выплывает, как из дымки,
Всё, что свято нынче мне:
В чёрных рамках фотоснимки
На бревенчатой стене.

Что сказать о моём отце?
О его дорогом лице,
Напряжённом таком и ясном?
Плохо спал он и мало ел.

Не в этом ли сгустке – плоть сына ее? –
Мерещится матери сквозь забытье:
Так вот он, найденыш, родное дитя!
Вся в струнку, суставами глухо хрустя

А мама уезжала на подножке,
Последние пожитки увозила.
В чужой деревне за ведро картошки
Седую грязь под окнами месила.

Я приехал сюда не туристом, не в гости:
Я хожу по земле, где лежат мои кости.
…Наступаем в лесу. Бой вслепую – нет хуже.
Только я поднялся – ранен! В правую, в ту же.

Суровый год, июльский зной,
Огонь прямой наводкой.
Идут солдаты – пеший строй –
Со скатками, в обмотках.

Крестил комбат с отчаянным надсадом
И в мать и в бога наш залегший взвод.
Хватал за плечи – мол, вперед, ребята!
Просил: «Вперед!.. Иначе – перебьет…»

Я был рождён в голодный, трудный год
Февральским днём под стоны злой метели.
«Хорош мужик! Такой не пропадёт!» –
Смеялись бабы возле колыбели.

Как увижу, шаг невольно
Придержу у проходной:
Разгружают из фургона
Духовитый хлеб ржаной.

Стол повернули к свету. Я лежал
Вниз головой, как мясо на весах,
Душа моя на нитке колотилась,
И видел я себя со стороны:

Здесь, над Волгою,
Небо спокойно и синее,
Словно не было
Той самой страшной из войн.

Мне было в том году неполных десять,
Когда пришёл фашист в начале дня,
Чтобы меня в моём саду повесить
Или в моей же хате сжечь меня.

Я вот завтра проснусь.
Шевельнутся деревья.
Будет сизый туман
Обнимать берега.

Он возвратился в сорок пятом
И не узнал родимых мест.
Над чёрным прахом виновато
Сбочила церковь серый крест.