Мне было в том году неполных десять,
Когда пришёл фашист в начале дня,
Чтобы меня в моём саду повесить
Или в моей же хате сжечь меня.
Под детский плач он всё решил заране,
Он всё учёл под орудийный гул,
И окна школы, где цвели герани,
Колючкой ржавой он перечеркнул.
Моя тропинка с зеленью медвяной,
Где от цветов кружилась голова,
Легла от дома к школе чёрной раной
Его противотанкового рва.
Я видел сам со школьными друзьями,
Как у него не дрогнула рука
Свалить, столкнуть, живым засыпать в яме
Учителя, седого старика.
Его штыком мальчишка был заколот
За то, что плакать не имея сил,
Ручонками и ртом – такой был голод –
Мальчишка есть у матери просил.
Нам не забыть – за это мы в ответе, –
Как, обращаясь к мёртвым и живым,
Взывают к мести женщины и дети,
В моем краю расстрелянные им.
Будь русским ты, поляком или немцем,
Будь из норвежцев или из мадьяр, –
Твоих друзей сгонял фашист в Освенцим
И сталкивал под пули в Бабий Яр.
Нам не забыть, пройдя сквозь все тревоги,
Сквозь сто смертей и тысячи обид,
Что он раздавлен в собственной берлоге,
Но он ещё поныне не добит.
Ничто не прощено и не забыто,
А бундесверский Бонн уже готов
Помиловать убийцу и бандита,
Простить его за давностью годов.
Мы знаем всё об этом человеке,
Он не уйдёт от правого суда:
Такое не забудется вовеки,
Такое не простится никогда.