И вот опять смолкает бой,
Лишь взрывы сумрак рвут на клочья.
Я вновь из сумки полевой
Беру твой беленький платочек.

Той деревни за Красновидовом*
было горя как следует выдано:
не вернулся никто с войны.
И Ефремовы, и Королёвы...

…Летели «юнкерсы» на город наш,
Готовы всё испепелить на свете…
Тогда попала бомба в Эрмитаж,
В скульптурный зал с творением Россетти.

По этой огненной дороге
За давностью военных лет
В наш рейс пришлось попасть немногим –
Иных давно в живых уж нет.

Мяли танки теплые хлеба,
И горела, как свеча, изба.
Шли деревни. Не забыть вовек
Визга умирающих телег,

Помню: Настя читает,
Мать сидит за столом
И с письмом начинает
Разговор,

Я ушла из детства в грязную теплушку,
В эшелон пехоты, в санитарный взвод.
Дальние разрывы слушал и не слушал
Ко всему привыкший сорок первый год.

Мы не от старости умрем –
От старых ран умрем.
Так разливай по кружкам ром,
Трофейный рыжий ром!

Слышу лишь сердце стучащее.
В строю за оградой простой
Стоят обелиски дощатые,
И каждый – под красной звездой.

Ты без конца глядишь в окно
На пыльный и пустой задворок,
И чуткий градусник давно
кричит надрывно: сорок! сорок!

Женщина встречает поезда,
Где стоит минуту на разъезде
Длинный пассажирский эшелон,
Женщина в изношенной одежде
Каждый день выходит на перрон.

Уже не доехать бойцу молодому
До края родного, до отчего дома.
Лежит он, раскинувшись, руки разбросив,
Над ним обгорелые никнут колосья.

Бескозырку я надену,
выйду на причал.
Чайки, с волн сбивая пену,
жалобно кричат.

«Прилетели бы жаворонки,
а вёснушка будет», –
Говаривала бабушка.
И снова принималась за своё.

Раскалывали спичку надвое,
Чтоб дважды свет в избе зажечь
Иль чтобы дважды, в стужу радуя,
Заполыхала жаром печь.