Траншея, взрытая снарядом…
За речку откатился бой.
С разбитым пулеметом рядом
Солдат к земле припал щекой.

В траве некошеной – замученный ребенок.
Смерть не дала ему больших ресниц смежить.
И светлые глаза глядят как бы спросонок
На этот мир в цвету, где я остался жить.

Августовской порой у пруда
Посредине лесной деревушки
На лужайке учитель труда
Вырыл печку и варит чернушки.

…И покупаться они полетели,
Расхомутаться из тряпок тугих –
В пашню втоптали мазутные тени,
Светят, очистясь от юбок своих.

То облава, то потрава.
Выжил только третий справа.
Фотография стара.
А на ней юнцов орава.

Небо чисто, зелено и строго.
В закопчённом тающем снегу
танками изрытая дорога
медленно свивается в дугу.

Гремят над Москвою раскаты орудий,
Всё чаще и чаще победный салют,
И то, что сегодня проделали люди,
Наверное, тысячи лет не сотрут.

Зябко поникла трава на лугах,
дождик безбожный…
Тысяча лет на моих сапогах
глиной дорожной.

Одетые вполне по-городскому,
Поблескивая стертыми коронками,
Цыганки составляли гороскопы,
Что шли вразрез с любыми похоронками.

Лейтенант Ступко не лукавил:
– Может, руки, – шумел, – воздеть? –
Вопрошая: – Апостол Павел,
Где мне правду искать? Ответь.

Пылит просёлком пегая лошадка.
В бестарке*, скособочившись, – седок
Оставил вожжи, всхрапывает сладко
И держит путь на ближний хуторок…

Я помню, как мама однажды промолвила мне,
Задумчиво, нежно печальными глядя глазами:
– Конец приближается этой проклятой войне,
И будет Надежда, сынок, обязательно с нами…

Мне снятся ночами тревожные сны:
Как будто отец воротился с войны.
Под тёмною каской не видно лица.
Он вместе с друзьями стоит у крыльца.

Мы шли, блиндажи очищая,
Блокируя дзоты врагов.
Над нами луна молодая
Катилась среди облаков.

Утихло всё, и бой как не был.
Здесь редкой гостьей тишина.
И снова смотрят мирно с неба
В траншею звезды и луна.