Бой не кончился, лишь передышка,
Поредел атакующий ряд,
Мглу колеблют далекие вспышки,
И знакомые звезды горят.

Стоял народ и слушал сводку
Советского информбюро.
И реял рупор над слободкой,
Роняя чёрное перо...

Была Маруся молодая,
Ломала лёд весной река,
И мачеха, чужим стирая,
Сыскала Марье жениха.

Шёл по улице солдат
демобилизованный –
на груди медалей ряд,
сапоги кирзовые.

Когда в кавказском кавполку я вижу казака
На белоногом скакуне гнедого косяка,
В черкеске с красною душой и в каске набекрень,
Который хату до сих пор еще зовет «курень»

Была земля покоя лишена
Четыре года в грохоте орудий.
И, может, на минуту лишь она,
Над всей землей такая тишина.

Шинель моя – суровое шитье,
Она знавала пули и осколки,
Задумаешься, глядя на нее,
И вспомнишь путь, начавшийся от Волги.

Разгружались на станции энской,
В километре от передовой,
Над шоссейкой и над железкой
Самолеты чужие. Вой!

Ольха сутулилась по-вдовьи.
Промчался светлый летний дождь.
Над нами – небо молодое,
а перед нами – рожь и рожь.

Пройдут года. Погода золотая
Счастливым светом землю озарит,
И где-нибудь – в предгориях Алтая,
Иль там, где ночью соловей царит

Станица их ждала с кусочком сала
И с коркой хлеба, спрятанной в комоде,
Со снегом талым, с повзрослевшим малым,
Одетая совсем не по погоде.

Ночь. Ни звезд, ни месяца. Студено.
Тесная землянка под Ельцом.
Лампа-самоделка из патрона
Веет жирной копотью в лицо.

Как уголёк,
Держу в руке осколок,
Что вынут нынче
Из груди отца...

На фронт ушли четыре парня,
Четыре брата фрицев бить.
А я остался в коми парме* –
И днем и ночью лес рубить.

Всё то, что в нас впиталось с колыбели,
Неужто память выветрит из нас?
Вчера я слышал, ветераны пели:
«Артиллеристы, Сталин дал приказ…»