Еду, еду весь день, а леса ни на миг не кончаются.
Всё берёзы, осины сквозные и ели мохнатые...
И деревья особой, военной породы встречаются,
Из бетона и камня – они не шумят, не качаются:
Это братских солдатских могил обелиски и статуи.

Вдали блестит полоска плеса,
За ней – прибрежный косогор.
Вагон качает, и колеса
Ведут ритмичный перебор.

Север наш в снега закутан,
Холодами закален.
Мчатся в бой стрелки-якуты,
Мчится лыжный батальон.

Ищу могилу своего отца.
Читаю имена на обелисках
подолгу от начала до конца –
и не встречаю ни в одном из списков.

Я помню день осенний, мглистый
И тот земной свинцовый град,
Как бомбы сыпали фашисты
На неприступный Сталинград.

В старых фильмах – наивные люди,
В старых фильмах – наивные власти,
Представленья наивны о блуде,
Представленья наивны о страсти.

Он не пришел из боя,
Присяге верный, смело принял бой.
Теперь мы знаем, сколько счастье стоит,
За наше счастье жизнь отдал герой.

Я стоял, босоногий,
В придорожной пыли,
Не по возрасту строгий.
А солдаты всё шли.

Рождён за десять дён до Рождества
в кинотеатре. Мать, едва жива,
не донесла кричащего еврея
до Рождества, навеки молодея.

По фронту мертвое затишье,
Ни огонька, ни звука чтоб…
Поднимешь голову повыше –
Увидишь вражеский окоп

Над миром шальная вьюга
Не может кипеть всегда –
И солнце расправит брови,
И небо придет в себя.

Парил в небе коршун, как праздничный Бог,
Белела дорога средь желтых хлебов.
Она, полевая, коня веселила,
По мостику, бричкой гремя, проходила.

Платки у смуглых женщин расписные,
А руки женщин стылые в мороз.
У мола волны плещут как шальные,
И слышит их задумчивый завхоз.

Осунувшись, и сгорбясь, и унизясь,
Дома толпятся по очередям,
И нищеты жестокий катехизис
Твердит зима базарным площадям.

– Какая прекрасная пара! –
В селе говорили про них:
– Ну чем не невеста Тамара?
– Ну чем Алексей не жених?