А вы когда-нибудь мешок,
Солдатский сидор, собирали
На фронт? И сердцем обмирали,
Переступив через порог

До колодца сто километров.
Это значит, что нам опять
По пескам, под монгольским ветром
Двое суток шагать, шагать.

Корчилась трава в огне июля.
Уходил на фронт парнишка молодой.
И старуха-мать шептала: «Пули
Я заговорю… останешься живой».

Порою в обстановке сытой,
Здесь, в ресторанной суете,
Оркестр играет деловито
«На безымянной высоте»*.

Красуешься под ветерком, сверкаешь свежею листвой,
Дорогам детства тень даришь и ночью жадно ждешь зари…
В теснинах сердца моего звонкоголосый говор твой.
О дальний, дальний, дальний мой, зеленый тополь Наири!

И поднялась душа-подранок,
Душа, подбитая войной,
Тоской детдомовских лежанок,
Больничной скукой ледяной.

Помню: смертно пить охота,
Даже тень – и та печёт.
Я по очереди сотый
За водой, что не течёт.

Меж Доном и Хопром*
Мне довелось родиться…
Он виден, отчий дом,
Да солнышко садится...

Друг, прости этих строк торопливых тоску:
Я иначе писать не могу.
Это хриплым и трудным дыханьем войны
Были песни мои рождены.

За мною смерть гуляет по пятам,
Земля гудит и стонет под ногами.
А я назло всем грозам и смертям
Письмо пишу на родину стихами.

Помню, только за год до войны
Я в саду готовился к экзаменам,
И казалось мне средь тишины,
Что и время не струится – замерло.

Поседевшие, огрубевшие,
уцелевшие в дни войны,
ничего забыть не сумевшие –
это мы с тобой, это мы.

Назови меня именем светлым,
Чистым именем назови –
Донесется, как песня, с ветром
До окопов голос любви.

Старик был очень стар,
Как сад его и дом,
Как древняя скамья,
Где он дремал, случалось.

Я сегодня расскажу вам про дорогу в Тчев,
Как на пыльном перекрестке битых три часа
Я стоял ошеломленный, вовсе проглядев
Всё видавшие на свете синие глаза.