Весенний сев.
Не знают сна солдатки.
Кряхтя, встают за плуги старики.
Без нас толкуют: «Бедные ребятки»...

Неустанно жизнь моя – на марше.
Всё острее в будущее взгляд.
С каждым годом
старше я и старше...

Курск на войне почти сгорел,
Но, возрожденный, он моложе,
А я, как видно, постарел.
И это не одно и то же.

Мать моя, Наталья Тихоновна, – русская.
Батя, Фёдор, – русский, до конца, как есть.
Деде погиб в Отечественную под Руссою,
Мишкой и назвали в дедову честь.

Помню: смертно пить охота,
Даже тень – и та печёт.
Я по очереди сотый
За водой, что не течёт.

Зажата в кулаке граната,
Над головою – автомат…
И грустно думать, что когда-то
Ты был таким, как я, солдат.

В зарослях сиреневых ночами
Соловей, осыпанный росой,
Пел взахлёб, разрух не замечая,
Девушке с откинутой косой.

Осенен полыханьем победного стяга,
Сел усталый солдат на ступеньку Рейхстага.
Снял фуражку, как труженик после работы,
Вытирая со лба капли жаркого пота.

Начальных дней военных крестница,
В неувядаемой красе
Который год моя ровесница
Стоит у Минского шоссе.

О мертвых мы поговорим потом.
Смерть на войне обычна и сурова.
И все-таки мы воздух ловим ртом
При гибели товарищей. Ни слова

Он слышал в ней и птиц весенних трели,
и выстрелы сверхмощной батареи,
и что-то непонятное, большое,
зовущее и к жизни,
и на бой!

Мы притащились из разведки,
Свалили в угол «языка»,
Комвзвода, связь ругая крепко,
Кричал: «Варшава! Я – Ока!..»

Друг мой, мы с детством расстались давно.
С детством, что бурей опалено,
Тяжкое, скорбное, горькое, но –
Было оно, было оно!

Поднят полк. В пыли орудья, люди.
Мы идем дорогой фронтовой.
Как узнать, что завтра с нами будет?
Встречусь ли когда-нибудь с тобой?

Припомнил жизнь свою старик:
«Чудно!
Да мне ли довелося?..»
Распахнут жёсткий воротник,
Зажата в пальцах папироса.