Земля израненная впереди…
В шинели, с автоматом на груди
Шагаю, прохожу за долом дол.
Высоко надо мной парит орел

В экипажах новые лица.
Мой товарищ сегодня сгорел.
Мир все чаще и чаще снится
Тем, кто чудом еще уцелел.

С бугра, откуда-то оттуда,
Где небо выбелил рассвет,
Бьёт шестиствольная паскуда,
С подвывом лупит – спасу нет.

Нам было всего лишь по двадцать
Веселых мальчишеских лет,
Мы шли за Отчизну сражаться
Грозовой дорогой побед.

Поезд ходко спешит из Берлина,
Как звезда, поборовшая мрак.
Но солдату дорогою длинной
Не уснуть, не забыться никак.

О, этот бой с утра! Какой по счету –
Седьмой, двадцатый ли, сороковой?
Огонь настильный* жал к земле пехоту,
И ты дышал горелою травой.

Мы с отцом ходить учились.
Я – впервой на ноги встав,
Он – полгода пролечившись
В полевых госпиталях.

И он подумал: «Чёрт, нелепо!» –
ещё подумал он: «О, жизнь!» –
под свист и вой, под грохот с неба,
под чьё-то хриплое «Ло-жись!»

Всё было как вчера. Они травой немятой
Шагали вместе в школу по утрам…
Веселые советские ребята –
Хорошая, родная детвора…

Мы дождались хохота, смеха.
Гром, огонь и смерть позади.
Но войны тяжелое эхо
Всё поет еще в нашей груди.

Когда подолгу почтальонка Маня
Не навещала нашего крыльца,
Мать ставила к окну: – Зови отца,
Зови, сынок: «Иди домой, па-па-ня!»

Собирать винтовочные гильзы
На полях непаханой земли
Я ходил в ботинках по ленд-лизу*,
И они отчаянно текли.

По спине моей, как по нотам,
Дробь сыграла в один момент,
Палка – двигатель нашей работы,
Безобидный на вид инструмент.

С милым домом разлучённые,
В горьком странствии своём
Пьём мы только кипячёную,
А сырой воды не пьём.

Каких только чудес
на белом свете нету!
Конверт о трёх углах,
обычный, фронтовой…