Я особо чувствителен к ожиданиям,
к ожидающим, ждущим, надеющимся,
потому-то снится мне ангел страдания
над окопами, бомбоубежищами.

Белой ночью на Ладоге плачут кукушки
Да звенят по кустам комары…
Поутру распахнут свои ставни избушки,
Поутру застучат топоры.

Когда я раненый лежал в пыли,
Страдая от удушливого жара,
Не отличая неба от земли,
Артиллерийских залпов от кошмара,

Я помню эти выстрелы в ночи.
По-волчьи выли бабы на печи.
Казалось каждой в этот страшный час,
Что мужа расстреляли в сотый раз.

Калитку и дверь откроет
Сквозняк. Забор поник.
Когда-то здесь жили трое:
Икона, старушка, старик.

Салюты –
счастья минуты.
Рядом идём по Манежной,
точно и я прикрыта

Война − жесточайшая проба.
Но женщина любит − до гроба!..
Сопрела солдатская роба…
А женщина любит − до гроба!..

Нам время – только до рассвета,
И мы спешим, и мы ползем,
Ползем, но снова нас ракета
Вжимает злобно в чернозем.

В Аллаха верил, почитал пророка,
Старался жить, как поучал Коран,
И соблюдал посты от срока к сроку
Мой дед трудолюбивый Рамазан.

Средь вспышек розовых в тумане,
Средь бело-чёрно-красных туч
Два самолёта, как в капкане,
Держал и вёл наклонный луч.

Мы попрощаемся в Кронштадте
У зыбких сходен, а потом
Рванется к рейду легкий катер,
Раскалывая рябь винтом.

Мы «юнкерсы» по контурам узнали.
Зловещий гул забудем их едва ли.
Они летели, закрывая небо.
Я в рожь упал, в щемящий запах хлеба.

Под небом жарким, как огонь,
Лежала степь, сухая, словно
В морщинах старая ладонь.
От зноя марево сгустилось

Кто в эти годы воевал
На полуострове Рыбачьем,
Тот не забудет серых скал
И дней, которым счёт утрачен.

Был пленный немец тощ и жалок.
«Капут, – он бормотал, – капут!»
Я протянул ему в подарок
Кисет солдатский табаку.