Уходили, плакали и пели,
По просёлкам тяжело пыля...
А над нами «мессеры» висели,
А под нами – ходуном земля.

Сумерки. Тишь. Деревенское лето.
В свете прожектора – зелень густая,
Бронза скорбящих фигур, а налево –
Камень-гранит. На граните читаю...

В разгаре день, а будто полночь.
Как сажей, крашены снега.
Пурга, ты что ж – врагу на помощь?
Нас не собьешь с пути, пурга!

А лето в подмосковном дыме
В июль торопится – в зенит.
Бушует гроздьями густыми,
Дождями пышными звенит.

Друг умирал на подступах к Берлину.
В минуту одичалой тишины
Успел сказать лишь: «Передайте сыну…»
А что? О том живые знать должны.

Подрагивала мгла вдоль крыши,
Бить приходилось напрямик.
Как враг подкрался – я не слышал,
Меняя ленту в этот миг.

Кнут – немецкий генерал –
Загодя печатал бланки.
Прокатиться он мечтал
По Садовой и Фонтанке.

Болота, населенные чертями,
Дороженьки, которым нет конца…
Смоленщина встречает нас дождями,
В которых больше, чем воды, свинца.

Я в атаку последнюю шёл,
Но судьба изменила герою...
Плюс к тому – оказался тяжёл
Тот снаряд, что упал под горою.

Нависли крупно облака.
Планете вьюгою грозят.
Но, тяжелее снежных туч,
Над полем «юнкерсы» висят.

В нашем гуде и гуле
Удивляюсь порой:
Ты не кланялся пуле,
А остался живой.

Безусый, необстрелянный, курносый,
Держа наизготовку автомат,
На пограничной вышке под норд-остом
Стоит недавно призванный солдат.

Метель кружится, засыпая
Глубокий след на берегу,
В овраге девочка босая
Лежит на розовом снегу.

Война распяла детство.
Оставила наследство:
Сухую ёмкость фраз,
Почти звериный глаз...

Мы прямиком шли
на грачиный гомон.
Земля была
черней печной заслонки.