Опасность братски поделив,
Нас встретил Мотовский залив,
Где облака намокшей ватой
Едва влачились над водой

Утихли орудийные раскаты.
В твоем краю – прифронтовой уют.
А я, фуфайку нарядив заплатами,
Пойду туда, где нас едва ли ждут.

Помню: Настя читает,
Мать сидит за столом
И с письмом начинает
Разговор,

Стояли насмерть русские бойцы
В сплошном огне и без воды во фляге,
А ветер разносил во все концы
Предсмертный крик и крик «ура!» в атаке.

О войне рассказано не всё,
всё и рассказать-то невозможно,
оттого так горько и тревожно:
сколько же с собой мы унесем!..

Когда они в последний раз поперли,
И мы в ножи пошли, осатанев,
Бой догорел, но где-то в самом горле
Безмолвным криком клокотал во мне.

Река бурлит. Идёт шуга*.
Хотя бы след от переправы!
Мы захватили берег правый,
А берег левый – у врага.

В нашем гуде и гуле
Удивляюсь порой:
Ты не кланялся пуле,
А остался живой.

Жили мы в Берлине.
С переводом
В край родной везло тогда не всем.
Мне уже исполнилось три года.

На краю дымящейся воронки –
Уцелевший стебель щавеля,
Снова писарь пишет похоронки,
Снова горем полнится земля.

Рисует внучка бабушку
В затерянном селе,
Вздыхающую тяжко
Со скорбью на челе.

Пологие веки смыкая,
Сутулая, в платье цветном,
К гармошке плечом приникая,
Весь день об одном, об одном:

У входа в Освенцим, где люди, застывшие в скорби,
Где слёзы евреев проникли до магмы Земли,
Старик танцевал, чудом выживший узник Адолек,
И дочь его Джейн, и внуки с ним в танец пошли.

Рождается песня о жизни короткой,
Та песня ходила в солдатской пилотке,
Ее колыхали июльские травы,
Она унеслась на волнах Даугавы.

Я презираю слёзы у мужчин.
Но было – сам от слёз не удержался,
Когда на Пискарёвском повстречался
Среди могил рыдавший гражданин.