Упал на пашне у высотки
суровый мальчик из Москвы;
и тихо сдвинулась пилотка
с пробитой пулей головы.

…Мороз ловил тебя на слове,
Он губы обжигал, он рос,
Он с каждым мигом все суровей
Дышал, прославленный мороз.

Хромой автоматчик, кривой пехотинец –
Три глаза, неполных четыре ноги
Ползут, плесневея в болотной трясине,
Боясь оглянуться, ползут пауки.

Разыгрались парни в городки,
Разрушая звонкие фигуры.
Если удаются им броски,
То улыбок не скрывают губы.

От сорок пятого
до семьдесят пятого
хватило хвалёного,
хватило треклятого.

Входила в дом соседская старуха,
Ещё с порога истово и глухо
Мать костерила, костерила нас
И Гитлера, и весь иконостас:...

Обдает рубеж свинцовым ветром.
Выбоины. Щели. Головни.
До нее каких-нибудь сто метров,
А поди, попробуй, зачерпни!

Из пламени смелого сердца выткали мы тебя,
Лучами родного солнца вышили мы тебя.
Над зыбью родного моря, над твердью родной земли
Высоко в родимом небе багряный твой свет зажгли.

Холодный, цвета стали,
Суровый горизонт –
Трамвай идет к заставе,
Трамвай идет на фронт.

Опять я в теплушке. Опять по Отчизне
Несет меня ветер военных годов.
Играет судьба молодой моей жизнью,
И север и юг – мой родительский кров.

Не обожжённые сороковыми,
Сердцами вросшие в тишину, –
Конечно, мы смотрим глазами иными
На эту большую войну.

Туман спускается с траншеи,
Заря вечерняя цветет.
Багровы стали батареи,
И ярко-красным – небосвод.

Я голову свою высоко нес,
Но вот пора настала ей склониться:
Едва я только «Здравствуй!» произнес,
Как слово «Хуш!»* должно произноситься.

Прогремел и замер где-то выстрел,
Отвели последних немцев в плен.
Ах, какой сегодня воздух чистый!
Вся земля купается в тепле!

Хриплым криком капитан кого-то,
Задыхаясь, крыл в слепом бреду:
Может, поднимал в атаку роту
У стволов глазастых на виду.