В море бросаем гвоздики,
Там, где на дне теплоход…
Чаек печальные крики.
Тихий, печальный народ.

Мне ночью снились мирные года
И дачи, от которых нет следа,
И крупные июньские цветы,
Которыми в меня кидала ты.

…«Cладок и хрупок картофель», –
матушка пишет в письме мне, сладком и хрупком на звук.
«…сладко», – читаю и мне сладко, а «хрупко», – читаю,
кажется: жизнь обронив, ёлочный шар уроню...

Здесь до войны на краешке села
Берёзовая роща проросла.
Дышала светом молодая поросль,
Покуда синь небес не раскололась.

Притронулась печаль,
Легла на лоб ладонью…
Зима. Снега. Февраль.
Промёрзший подоконник.

На Ленинградской улице живу,
А Ленинград
Давно в былое канул.
Живу по Канту и не по карману,
Не на плаву, но всё же наяву.

Впереди леса еловые,
Темно-синие, лиловые,
Нара-река, Протва-река,
Свинцовые облака.

Дядя Коля приехал с войны!
Ох, завидуют мне пацаны.
Подхалимствует Шурка-сосед:
У него дяди Коли-то нет!

Во флигельке, объятом лютой стужей,
В сорок втором, чтобы согреть сестру,
Я бросил в печку сказки братьев Гримм.
Железная печурка загудела.

Недосеяно, недожато,
Недодумано до конца…
У Петровых нет старшего брата,
Вырос Вовка Ершов без отца.

Широкою стеной окопов
Изрыт врагом передний край,
А рядом, будто в землю вкопан,
Стоит израненный трамвай.

Их мать вскормила и вспоила,
На них загадывала сны.
Она для мира их растила,
А получилось для войны.

У донской излучины,
У горящих сел
С верной, неразлучною,
Я с тобою шел.

Уже война почти что в старину.
В ряды легенд вошли сражений были.
По книжкам учат школьники войну,
А мы её по сводкам проходили.

Прозрачные от горя и корья,
Тянули бабы плуг,
Тянули цугом.
Осколочная рыжая стерня