Мы за церквушкой деревенскою,
У тихой рощи на краю
Хороним Лельку Воскресенскую,
Погибшую в ночном бою.

Был дом. Была с наивной верой
Подкова врезана в порог.
Но пал на камни пепел серый,
А дом бегущий немец сжёг.

Когда я раненый лежал в пыли,
Страдая от удушливого жара,
Не отличая неба от земли,
Артиллерийских залпов от кошмара,

И вот они за окнами у нас,
И шёпот с губ:
«Картошка, млеко, квас».

Сгинул бы у огненной черты,
Если б не окопная братва.
И держусь я этой высоты,
Если для стихов ищу слова.

Хотелось пить, спекались губы,
И едкий пот струился с лиц.
Но зря мы обступали срубы
Врагом отравленных криниц.

Ты прекрасна в избе,
Холодильника белая глыба...
И тебя навсегда
Прописала простая изба.

Все четыре года убивал
Землю
И не мог убить металл,
Все четыре года, всю войну...

Я, в сущности, песчинка пред тобой.
И всё-таки от края и до края
Полётом мысли, страждущей, живой,
Огромная, тебя я обнимаю.

Во мне – два метра. В нем поменьше было.
А сколько – память долго не хранила.
Мы с ним сравнялись в росте – до земли,
Когда на землю под огнем легли.

Четыре ночи или три,
Не помню, мы не спим…
Дрожит земля, земля горит,
Плывет кровавый дым.

Я тебе не писал,
Каменея от этих раскопок,
С волгоградской земли
Унося сталинградский осколок.

Куры, куры белохвосты,
Лишь заглянет дождь сюда –
Как в войну при слове «воздух»,
Разбегутся кто куда.

На приокопном взрытом пепле
Остатки «тигра» гложет ржа.
А рядом строй сомкнули стебли,
Колосья бережно держа.

А тогда мне исполнилось восемь…
И вступала по улице главной
Непонятная, странная осень
В город Игоря и Ярославны.