Выплывает, как из дымки,
Всё, что свято нынче мне:
В чёрных рамках фотоснимки
На бревенчатой стене.

Шел смертный бой. Земля в огне кипела.
Был сужен мир до прорези прицела.
Но мы, полны решимости и веры,
Ему вернули прежние размеры.

Нет, мы тогда не утопали в страхе,
Как нынче утопаем, постарев!..
Где я родился?
В сталинском бараке.

Вердикт на смерть не вынесен пока,
судьба на время выдала отсрочку,
чтоб к вечности полёт сквозь облака
мы совершить смогли поодиночке.

Настало время, мой калам*, отныне стань острей меча!
Настало время, песнь моя, рази и бей, гремя, как гром,
Чтобы грозой настичь врага, чтоб уничтожить палача,
Чтобы засох его арык и чтобы рухнул вражий дом.

Голос ровный и спокойный.
Взгляд – в далёкую зарю.
Через годы, через войны
В лик старушечий смотрю.

Что помню, то помню… В начале марта
Там, где на стенке висела карта
Европы в красных флажках побед,
В чёрной тарелке на кухне нашей
С утра зарыдали траурно марши…

Это Красное Село,
А вот это Гатчина…
Сколько лет с тех пор прошло,
В сердце обозначено.

Черный город в глубоком снегу
Чутко смотрит в глаза врагу
И прислушивается в пургу:
Взяли Тихвин?.. Отбили Мгу?..

Сраженья нас к тебе все ближе подводили,
Напиток огневой мы пили из ковша…
Так нежно имя мы твое произносили,
Что осыпанье роз в нем слышала душа.

Печальны были мамины глаза,
В них пелена горючих слез стояла.
И все слова, что я тогда сказал,
Она в душе своей запоминала.

Деревню нашу обошла война,
Не тронута фашистами она:
У нас остались целы хаты все,
Что редкость в среднерусской полосе.

Бредёт среди сугробов, наугад,
Живая, вопреки живой природе,
Вокруг – заледенелый Ленинград
И сорок первый завтра на исходе.

По Староладожскому каналу происходил сенокос.
Колокольчики –
маленькие поднебесные люстры –
излучали оттенки неба.

В свете войны маскировочно-жёстком
Тот, кто подыгрывал ей на трёхрядке
И привыкал к наглазным полоскам,
Тот, кого девочка без оглядки...