Какой бы участью бесправной
Меня ни гнули без вины
Лихие хищники страны –
Опоры им не выбить главной...

Я помню горестную ночь,
Тротила адскую работу,
Вконец измученную роту,
Не властную земле помочь;

В тот страшный год с бандитской хваткой
И сталью вражеской руки
Подверглись «новому порядку»
По хатам бабьи сундуки.

Снова со смертью мы в споре.
Сотни ракет, словно зори,
Брызжут из тьмы.
Трубки дымятся и тлеют…

Он жил по соседству, сапожник Илья.
С утра молоток – тут-тук…
У дядьки и пенсия, и семья.
Он всем закадычный друг.

Я для врагов всегда найду
Слова, разящие, как пули,
А для друзей я славлю труд,
Чтоб словом добрым помянули.

Вот там, где остановка нынче «Цирк»,
Стоит тот дом сорок шестого года,
Стоит на обозрении народа
И сам обозревает новый мир.

…С рассветом – бой. На карте – стрелы.
В высотку копья вонзены.
А ночь проходит по пределам,
Изрытым шрамами войны.

В коридоре больничном кислородный баллон, –
Почему-то снарядом показался мне он.
Может сумерки этому были виной,
Может память, что вдруг овладела душой.

Застряла кухня – не беда,
Он лишь ремень подтянет туже,
Но после боя, как всегда,
Солдату сон, хоть малый, нужен.

Зачем раскрашивать кино?
Пусть чёрно-белым остаётся!
Победы горькое вино
От этого не слаще пьётся.

Как мало ленинградцев старых,
Их редко встретишь в наши дни.
В каких немыслимых пожарах
Горели заживо они!

Я помню дом, ободранный, как липка.
Над домом, средь мерцающих миров,
Безумная беззубая улыбка
Луны, ослепшей от прожекторов.

Там, далеко, где судьба нас ещё не спросила,
Кто мы и что мы, за розовым краем её,
Спит земляника, черника, нечистая сила,
Спит несмышлёное счастье твоё и моё…

Люди ушли. А город остался.
Мертвым, закованным в камень пространством,
телом, лишенным души.