А память то вдали, то очень близко
Вдруг просвистит осколком тишины…
Стоят в сибирских сёлах обелиски –
Заочные свидетели войны.

Случилось это в Старой Руссе.
Шел сорок первый грозный год…
В сентябрьском небе плыли гуси,
И вдруг над лесом разворот

Стволы на запад повернувши,
ночную даль чертя огнем,
гремят гвардейские «катюши»
над темным Северным Донцом.

Пришёл солдат.
Детишки в доме,
но почему-то нет жены.
Взглянул внимательней.
И кроме своих заметил… след войны.

Когда я был в войну солдатом,
Я слышал песнь твою не раз.
Ты нас с ума сводил в Карпатах,
Ты в венском парке пел для нас.

Высота врезалась в рощу клином
И жила под ветром, на дожде,
С маленьким гнездом перепелиным,
С желторотым птенчиком в гнезде.

Трудом и боем проверяют душу.
Не отступив, пройди моря и сушу
И уцелей в горниле грозном их,
Чтобы себя и мужество решений

Верю я в недолгую разлуку,
Дома буду о войне писать.
Если правую утрачу руку –
Левой научусь перо держать.

Вопрос: быть иль не быть стране?
Ждать помощи? – но где? откуда?
Фронт сорок первого – в огне.
Но близко – зимняя остуда.

Харьков слышит гул родных орудий.
Гул все громче. Звук разрыва сух.
Превратились в слух дома и люди,
и деревья превратились в слух.

Полмира на брюхе пропашет,
Столицы возьмёт, города…
И – без вести пропавшим
Останется навсегда.

Все, кто на войне служил в пехоте,
Знают: в ней, не как в других войсках, –
Рядовой боец несет в походе
Всё хозяйство на своих плечах.

Назови хоть горшком, только в печку не ставь!
Ну вот и назвали – Адольф.
Лазил мальчишка по гнёздам, кустам,
Ручонки царапая в кровь.

Когда фашист бывал хмельным,
ему хотелось развлекаться.
Мы по приказу шли за ним –
в который раз! – по аппельплацу*.