Воинская часть, в которой мы служили,
не брала столиц.
Всё-то мы проселками кружили,
возле деревенек и станиц.
До войны я, по правде, не знал языков,
но война мне вдолбила сурово
сотню слов по-немецки,
по-японски пять слов
и еще по-французски два слова.
Даже пленные, робко молчанье храня,
услыхавши меня, улыбались,
полиглотом, наверно, считали меня –
так мы с ними легко объяснялись.
Но в кромешном дыму, на проселках кривых,
то тоской, то раздумьем объятый,
глядя веку в глаза, повторять я привык:
– Здравствуй, русский язык,
странствуй, русский язык,
мой судья,
мой закон,
мой вожатый.