Прошли неласковые годы.
И спину разогнула мать.
Отец вернулся из похода,
Вернулся зверя промышлять.

Прости нас, конница, прости.
Мы без тебя войну закончим.
Прости за то, что мы прошли,
А ты осталась у обочин.

Глядел я с верным другом Васькой,
укутан в тёплый тётин шарф,
и на фокстроты, и на вальсы,
глазок в окошке продышав.

Ночи июня! Нету светлее, чем вы, и короче.
Как вы похожи на жизни солдатские, белые ночи!
Как вы похожи на губы любимых перед восходом –
Тёплые губы любимых в садах сорок первого года.

Кружилось небо грозовое низко,
И дождь стучался день и ночь подряд
В подножье небольшого обелиска,
Стараясь достучаться до солдат.

«Прилетели бы жаворонки,
а вёснушка будет», –
Говаривала бабушка.
И снова принималась за своё.

Среди полей на перекрестке
Взлетел крылатый столб огня,
Снаряд ударил в ствол березки,
А показалось, что в меня.

Сорок второго года холода…
Ночная мгла над городом сгустилась.
Ты на Неве над прорубью склонилась.
Была темна блокадная вода

Опять декабрьские шторма,
Опять авралы до утра,
И рвутся якорь-цепи,
И море, цвета буйных трав

Вековуха, как известно,
Это если ты одна,
Если в двадцать – не невеста,
Если в тридцать – не жена...

Мне снилось страшное: как будто
Я в рукопашную иду
В переднем, гибельном ряду
В такое солнечное утро!

Отдав салют, товарищей останки
Торжественно мы предали земле,
И по команде боевые танки
Пошли вперед к сверкающей заре.

Ты в списках потерь и теперь под вопросом –
Ушла похоронка в семью,
И все ж среди павших в бою
Тебя не нашел я, Морозов.

Третьи сутки с боем отступаем
От родных, от взломанных границ.
Кружит пепел, как метель седая.
Пахнет гарью выжженных пшениц.

Там на западе глубоко
Пушки землю роют вновь…
Мать на подвиг на высокий
Сына шлет, родную кровь.