А порох пахнет
горелым хлебом
от века…
Когда-нибудь...

Хлеборобами были все трое,
Но работу оставить пришлось:
Скрылось солнце вдали золотое
От фашистских сапог и колёс.

Когда, упав на поле боя –
И не в стихах, а наяву, –
Я вдруг увидел над собою
Живого взгляда синеву,

Тебя никто не провожал,
вздыхая у дверей.
Рыдал, как колокол, вокзал,
над юностью твоей.

Меня шатало после смены:
Всю ночь заказ для фронта шёл…
А дома не было полена,
И ноги жёг холодный пол.

На Ладоге вьюга. Не сбиться бы с пути…
Скорее бы добраться! Скорее довезти!
Скорее бы развеять смертельную тоску,
Испечь в пекарнях хлеба и дать всем по куску!

Дождь со щебнем играет в классы.
Воробьи воруют макуху.
Я черчу отчаянно красным
43-го чёрный угол.

Немало друзей посчастливилось мне
На разных дорогах встречать,
В далекой и близкой бывать стороне,
О родине в песнях скучать.

Видеть злые муки в каземате
Муки испытавшему не новь.
Мне клочок бумаги только дайте,
А чернила тут заменит кровь.

Ах, что и говорить, ах, что и понимать –
ничто не и́дет вспять, ничто не провернётся –
как чёрная вода стоит на дне колодца,
и за руку тебя так нежно держит мать.

Где-то в братских могилах великой войны
Наши детские игры погребены.
Безмятежные сны… Безмятежные дни…
Мы в двенадцать забыли, какие они.

Я эти песни написал не сразу.
Я с ними по осенней мерзлоте,
С неначатыми, по-пластунски лазал
Сквозь черные поля на животе.

В мире, нами встреченном,
солнечном и пасмурном,
мы – сыны Отечества,
а никак не пасынки.

Темнеют выжженные лунки
На крышке нашего стола.
То, разогретая чугункой,
Из досок вытекла смола.

Во фляге – лед. Сухой паек.
Винтовка, пять гранат.
И пули к нам наискосок
Со всех сторон летят.