«По вагонам!» – хлестнуло по нервам.
Лица сразу – как серый свинец.
Ты от нас молодым в сорок первом
Навсегда уезжаешь, отец.

С нервной улыбкой, калечащей рот,
Он по седьмому десятку идёт.
Китель на вырост… об этом молчок.
И в сапоге осипевший сверчок.

Я люблю снегиря за нагрудные знаки,
За снежок и за иней на птичьей брови.
У меня впечатление: он из атаки,
Снегириная грудь по-солдатски в крови.

Все ищут правду о войне,
А правда горькая живая
Давным-давно тебе и мне,
Как рана сердцу ножевая.

Учительнице в классе отвечая,
Я пальцем вел по карте, отмечая:
Вот Висла, Неман, Одер, вот Дунай…
И было ясно, что земля большая

Продавали выходной –
Чёрный, папин, из бостона.
Поспешили мы домой
С жёлтым горлышком батона.

Опять снега метут, снега,
Послевоенные, крутые.
И ни дороги, ни следа
В те ночи долгие и злые.

Те годы назад не воротишь:
Промчались в ночах грозовых.
Я помню: в разбитый Воронеж
Разбитый нас вёз грузовик.

Мы притащились из разведки,
Свалили в угол «языка»,
Комвзвода, связь ругая крепко,
Кричал: «Варшава! Я – Ока!..»

Пепел главных военных преступников
Был развеян над Мюнхеном.
Слишком красиво звучит!
Несколько жалких горстей...

Вокруг белым-бело,
Так чисто, пусто так.
Зима? Нет, не зима.
Светло, а снега нет.

Я написал свое письмо
Еще весной зеленой
И до сих пор не отдаю
В бригаде почтальону.

Слобода жила чуть-чуть в сторонке:
Обучалась жизненным наукам.
Но уже носили похоронки,
Правда, по соседним переулкам.

Аромат клеверов.
Тихий плеск вечеров
И рыданье гармони.
Звёзды падают в ров.

Очень мало осталось в памяти…
В небе голуби, как клинки.
Только тополь в зелёном пламени
Да крутые изгибы реки.