Казалось бы, какой на фронте юмор?

Казалось бы, какой на фронте юмор?
Но всё бывало на путях войны…
Пришел приказ: не мешкая, без шума,
мы в полк доставить «языка» должны.

Предвиделось большое наступленье,
где надо действовать наверняка:
при наступленье было б преступленьем
идти вслепую. «Срочно – языка!»

А ведь задачка эта непростая –
искусства требует и мастерства…
Но – повезло: была нам ночь глухая
помощницей, и вот едва-едва

опомнившегося тащу я Ганса –
добротно связанного – на спине,
и нежно он, как бы в любовном трансе
«Капут, мол, Гитлеру», – лепечет в ухо мне.

Добыча оказалась одноглазой
(Не разобрал я это как-то сразу)…
В тайге (чего-то дельного взамен!)
однажды на охоте сонный филин
унылый, осовелый простофиля –
точь-в-точь такой же – угодил мне в плен.

То был вояка явно недозрелый,
в боях не нахватавший орденов,
нескладный, неуклюжий, неумелый,
и, видно, от природы – бестолков.

Молчанье, ясно, «языку» не впрок:
что знал, то выложил – довольно, впрочем, вяло,
поскольку много рассказать не мог,
о чём и сам жалел – мол, заслужил упрёк,
что от него, бедняги, толку мало.

Ну, допросили… Ну, а дальше как?
Что делать с «покорителем Европы»?
Коль враг в плену – какой он, к чёрту, враг,
Особенно такая недотёпа?

Солдат не зол… Он без нужды жука
давить не станет… Был наш повар Коля
убит на днях: вот старшина пока
и приспособил Ганса к этой роли.

Вручив ему огромнейший черпак,
благословил: «Орудуй, коль сумеешь!
Удержишь? То-то же! Авось, чудак,
ты на такой работке похрабреешь».

И что ж? Как в воду старшина смотрел,
талант могучий угадав у Ганса:
за ним, когда он чуть поднаторел,
любой шеф-повар рысью б не угнался.

Да, наш «язык», глядишь, изобретёт
порой такое, что язык проглотишь!
Уж столько втиснешь, столько умолотишь,
что впору обручем сжимать живот.

Он стал нам вроде брата – верь не верь!
А жалоб на него – ну ни единой!
Вот так мы добирались до Берлина –
везучие – почти что без потерь.

Наш повар не соврал при первой встрече:
пришёл и вправду Гитлеру капут,
и с Гансом где-то мы расстались тут,
и не было б о нём, наверно, речи,

когда б потом (сто лет прошло с войны!)
не вздумал я поехать – фу-ты ну-ты! –
куда б ты думал? К тёще на блины?
В Берлин, брат! По туристскому маршруту!

Нас поселяют в лучший их отель,
ведут обедать, чтоб не похудели,
и тащит мне их лучшие изделья
сам, понимаешь, ихний метрдотель.

А что ж? Почётней нет гостей в отеле…
Гляжу – а метрдотель-то одноглаз!
Вгляделся – батюшки! – и в самом деле
наш Ганс опять нас кормит – вот те раз!

Швырнул он то, что у него на блюде,
я чуть окно не выставил сплеча,
и мы, забыв о том, что смотрят люди,
рванулись целоваться сгоряча…

И тут такая началась потеха!
Вот так-то, видишь ли: и смех и грех…
Ну что ж, браток… Дай бог тебе успеха!
А будет мир – так будет и успех!